После первой же боевой сцены в зале воцарилась мертвая тишина.

Это совершенно не походило на неправдоподобную мельтешню из нынешних китайских фильмов или на кровавую мочиловку из фильмов американских.

На экране работали настоящие бойцы.

Они тихо скользили по узким японским помещениям, делая странные пассы руками. Грохот тел, падающих на татами, заставлял меня крупно вздрагивать. Это было настолько правдоподобно, что я даже в какой-то момент перестал верить, что это – кино.

Мужики затихли, а женщины стали скучать, грызть семечки и тихо переговариваться.

Я же к концу фильма совершенно провалился в экран. Ветер, шевелящий ветки сакуры, заснеженная гора, звероподобные лица диких каратэк, благородные лица учеников школы дзюдо, их схватки, покорные фигуры японских женщин с их чайными церемониями, длинные молчаливые сцены, где бойцы в кимоно сначала смешно топтались на татами, а после этого бросали друг друга так мощно и сильно, что потом долго и мучительно умирали от неизлечимой болезни, – заставили меня забыть, кто я, где я и зачем я все это смотрю.

Я вышел из клуба на подгибающихся ногах и побрел в темноте куда глаза глядят под тусклым светом одинокого фонаря.

Витька с трудом нашел меня в толпе и бережно повел в нужную сторону.

– Тебе плохо, Лева? – участливо спросил он меня. – Перепужался?

– Мне хорошо! – ответил я Витьке. – Дурак, что ли?

Витька обиделся и отпустил мою руку. Но я сказал ему чистую правду. Мне было настолько хорошо, что я просто не понимал, что вокруг происходит.

Просветленный японским гением, я тихо добрел до дома и сразу пошел спать.

*

Наутро, сразу после завтрака, мы с Витькой приступили к тренировкам.

Сначала мы побегали вокруг дома, потом пообливались холодной водой, а потом стали разминать рабочие плоскости на руках и ногах. Витька предложил разминать рабочие плоскости сразу друг о друга, но я благоразумно заявил, что это еще рано, и мы начали молотить по гнилым старым дровам, по стене дома, по деревьям. Потом стали лупить по ржавой бочке с дождевой водой, бочка ухала, а мы орали по-японски какие-то неразборчивые ругательства.

Вскоре выбежала тетя Катя и прогнала нас прочь.

Мы взяли велосипеды и поехали в ближний лес.

В ближнем лесу была совершенно японская погода.

Тихий ветер шевелил траву. Облака плыли куда-то на восток. Серое туманное небо обволакивало душу.

Витька сказал, что обязательно найдет в Москве секцию самбо (никакого дзюдо тогда еще не было и в помине), а я промолчал.

Ни в какую секцию я записываться не хотел. Мне было довольно того, что я уже стал гением дзюдо.

Я воображал себя человеком, который ничего не боится. С усмешкой слушал я горячие Витькины речи и немного грустным, всепонимающим взглядом разглядывал окрестности.

Жизнь, которая всегда в японском смысле висит на волоске и в сущности ничего не значит перед смертью, – эта тихая и наполненная смыслом жизнь меня вполне устраивала.

Я был готов погибнуть, но не струсить.

Долгими часами (ну, может быть, долгими минутами) я теперь разглядывал траву, ветки деревьев, небо с облаками и забор того дома, где жила глупая Рая.

Это созерцание приносило мне неизъяснимую боль и ни с чем не сравнимое наслаждение. Я продолжал делать и кое-какие физические упражнения, но не они были главным.

Я погрузился в игру.

Я ждал нападения и готовился к бою. Заброшенный мир нашего участка стал для меня наполняться особым смыслом. Я прятался, скрывался, перебегал из одного убежища в другое и долго лежал на траве с бьющимся сердцем. А в голове моей проносились разные видения.

Так продолжалось несколько дней, пока я не нашел у себя в кармане пятьдесят копеек. Откуда они там взялись, я никак не мог понять. Все деньги в нашем доме были известны до копейки. Тетя Катя страшно боялась что-то потерять и чего-то недосчитаться.

И тем не менее, в кармане моих голубых индийских джинсов лежал настоящий полномасштабный полтинник.

Я задумчиво вывел велосипед на дорогу и поехал в центр.

Мне хотелось сделать что-то такое, что я никогда в жизни не смог бы сделать в Москве, дома. Как-то испытать себя.

Подъехав к центру, я вдруг увидел то, на что раньше не обращал внимания – табачный ларек.

В ларьке я решил купить что-нибудь полезное – расческу или колоду игральных карт. Но как назло, ничего похожего не было. Были только трубки по два сорок и пачки махорки.

Тогда я сунул внутрь свой полтинник и сказал уверенным голосом (как делал когда-то мой друг Колупаев):

– «Яву»! Для папы! Он болеет…

А потом помчался на велосипеде обратно домой.

Но Витька курить наотрез отказался.

– Я боюся! – честно сказал он.

И я в сердцах выбросил целую пачку в кусты.

*

Со станции вдруг приплелся папа с огромной сумкой, набитой разной едой. Его никто не ждал, и все очень удивились. Тетя Катя охала, хлопотала, а папа, совершенно не обращая на меня внимания, играл с Мишкой.

Тетя Катя зажгла свет, и наш сырой деревенский дом вдруг наполнился чем-то таким, чего в нем я раньше не замечал. То ли теплом, то ли домашним запахом.

Когда вы включаете свет во время дождя – вы всегда это чувствуете: как будто кто-то ходит между живыми людьми. В тот вечер я тоже это почувствовал. Я попытался рассказать папе про фильм, но он только сказал:

– Я не смотрел.

Потом мы что-то ели, потом папа стал волноваться, посматривать на часы, он ждал маму, потом стало темно, а потом папа заснул.

Мы смотрели, как он спит, и не знали, что делать.

*

А поздно вечером маму ограбили, когда она шла с электрички.

Сзади на нее напал какой-то дядька, повалил в канаву, отнял сумку и убежал.

В сумке были деньги, как ни странно, целая зарплата.

Впервые я видел, как мама горько и безутешно плачет. Я подошел, обнял ее, но она вырвалась и закричала на папу:

– Ну почему, почему ты меня не встретил? Я же тебе говорила!

А папа сидел и глупо улыбался. Мне сначала захотелось его стукнуть, но потом я посмотрел, как он странно улыбается, и мне его стало жалко.

Папа был совершенно подавлен всем происходящим.

Мама была в шоке, она еще не оправилась от страха, сидела и молча глядела в окно.

Папа заставлял ее пить чай, но она отказывалась:

– Не хочу. Я же просила тебя меня встретить! Разве нет?

– Да! – покорно говорил папа. – Но я заснул.

– Ты заснул, а на меня напали! – говорила мама, и опять начинала плакать, а тетя Катя плакала вместе с ней и зачем-то беспрерывно мыла пол.

– Кать, перестань! – говорила мама. – Зачем ты это делаешь в час ночи?

– Марина, я не могу… Я хоть пол помою. А то сейчас милиция приедет. А у нас грязно.

Мама начинала хохотать, а потом опять плакать.

Успокоилась мама ровно в тот момент, когда к нам приехала милиция: двое плотных мужчин в обычной одежде. Она сразу стала на них ругаться.

– Вы сейчас где были? Выпивали, наверное? – ругалась она на милицию. – А на меня напали, между прочим, в двух шагах от станции! Где ваш пост? Где ваш пост, я спрашиваю? Почему вы не дежурите в ночное время? Или вы возле пьяного магазина дежурите?

– Вы не ругайтесь, гражданочка, – спокойно оправдывался один из милиционеров. – Сейчас дознание будем производить. Потом соберем улики. Потом ловить начнем гада. Вот так вот. И все путем.

– Каким путем? – горько смеялась мама. – Тут на людей нападают в двух шагах от станции, а у вас все путем.

Милиционер записал мамино имя, отчество, фамилию, где работает, сколько лет, а потом начал производить дознание.

– Злодея запомнили? – тихо спросил один.

– Да ничего я не запомнила! – расстроенно сказала мама. – Налетел сзади, повалил, душить начал, потом вырвал сумку и убежал. Как я его запомню в темноте?

– Обидно! – сказал другой. – Значит, душить начал? А больше ничего?

– В каком смысле? – обиделась мама.

– Ну… никакого вреда он вам не нанес?