Я оторопел от изумления. На лбу у меня даже выступил пот от неожиданности, не так чтобы уж очень сильно, но довольно заметно. Это всегда со мной бывает, когда сильно волнуюсь.

– Ну ты и жлоб! – с чувством сказал я Татушкину. – Ты сам меня позвал к себе домой. Как своего друга, так? Потом ты показал мне календарь, так? Потом ты начал выпендриваться, так? А теперь еще и денег просишь, так? Ну и кто же ты после этого? Ну скажи…

– Просмотр, Лева, денег стоит! – нахмурился Татушкин и отвернулся к окну. – Не могу я тебе их больше показывать! Мать с работы может вернуться… Или отец зайдет пообедать. Такое вполне возможно. И вот они, Лева, заходят к себе в квартирку – а мы тут с тобой чем, интересно, занимаемся? Неужели ты хочешь, чтобы у меня возникли проблемы? Чтобы я рисковал своим положением в семье? А если не хочешь, тогда плати. За риск надо платить.

– Да за какой риск! Какой риск! Одна минута! Даже тридцать секунд! – закричал я в страшном и нелепом волнении.

– Просмотр денег стоит! – сказал Татушкин, вдруг встал, зажег свет, отпер дверь и ровно на одну секунду показал мне розовую японку, которая была в календаре первой. Типа январь.

Потом он снова сел (теперь он сидел в мягком уютном кресле, а я – напротив него, на диване) и уставился на меня, зловеще усмехаясь.

– Платить будешь? – спросил он. – Если не будешь, тогда все. Сеанс окончен.

– Ну подожди, подожди… – сказал я и стал лихорадочно соображать, сколько у меня денег в кармане куртки. Денег, по моим расчетам, было то ли двадцать девять копеек, то ли сорок семь.

– Рубль есть? – быстро спросил Татушкин. – Если рубля нет, тогда в другой раз будем разговаривать.

– Да нет у меня рубля! – чуть не плача, закричал я. – Мелочь одна!

– Подожди, дай подумать, – быстро сказал Татушкин. – Очень сложная ситуация. Понимаешь, я со всех рубль беру, – доверительным тоном начал он объяснять. – Если я с тебя не возьму, об этом обязательно узнают другие. Как я им это объясню? Никаких разумных объяснений у нас ведь нет, так?

– Есть, – сказал я. – Есть разумные объяснения. Ты должен им сказать, что сделал мне скидку по дружбе.

– Как ты сказал? Какую еще скидку? – изумился Татушкин. – Повтори еще раз…

– Ну… ты же мой друг… Ты же меня не просто так пригласил? – пробормотал я, низко склонив голову в позе виноватого злодея.

Кубышкин опять задумался, на этот раз уже совсем глубоко. Снег за окном перестал падать. Он просто висел в воздухе

густыми огромными хлопьями, совершенно не двигаясь. Это был воздух, состоящий из белой теплой ваты.

– Да! Пожалуй, ты прав! Ты прав, Лева! – сказал Татушкин. – Тут что-то есть. Об этом надо подумать.

Он посмотрел на меня с какой-то глубокой жалостью, и сказал:

– Была не была! Давай решим так: если ты действительно мой друг, я делаю тебе скидку за просмотр. Пятьдесят копеек сейчас, и пятьдесят копеек потом. Это и будет скидка. Ферштейн?

Я вздохнул и пошел искать мелочь в кармане куртки. Ее оказалось гораздо меньше, чем я думал: всего восемнадцать копеек. Я довольно долго стоял среди чужих ботинок и мучительно соображал, куда могли подеваться мои остальные деньги. Как всегда, оказалось, что я забыл про два пирожка, которые съел на переменке. Пирожки были из холодильника, совершенно невкусные, и у меня от них только заболел живот, а никакого облегчения не наступило. Но деньги уже были потрачены, и разобраться с японками теперь не было никакой возможности. Между тем, приступ глухого упрямства вдруг охватил меня с новой яростной силой.

– Вот залог, – сказал я, протягивая Татушкину восемнадцать копеек. – Больше нет, извини. А можно спросить одну вещь?

– Какую еще вещь? – брезгливо сказал Татушкин, подбрасывая на ладони мелочь. – Сколько это стоит секунд?

– Да! – сказал я с вызовом. – Сколько стоит твоя дружба?

Татушкин мучительно покраснел и стал пить холодную воду в больших количествах, разбавляя ее вишневым вареньем

из прошлогодней, как мне показалось, банки с засохшими подтеками.

– Странный ты, Лева! – горько сказал он, раздраженно размешивая варенье ложечкой. – Я разве об этом говорю, что наша дружба стоит денег? Нет! Я этого не говорю! Я согласен с тобой дружить! Это даже очень хорошо, что ты хочешь со мной дружить…

– Я к тебе в друзья не навязывался, – сказал я сухо.

– А вот за это… За это… – растерялся Татушкин и выпил залпом целую чашку воды с вареньем. – За это я, Лева, могу тебе и в рожу дать.

– Ну попробуй! – сказал я опять с вызовом.

– Могу, – подтвердил Татушкин.

– Попробуй, – подтвердил я.

Мы долго молчали и смотрели на снег, который снова начал падать. На кухне неожиданно включилось радио. Оно сказало, который час, и предупредило о том, что ожидается профилактический перерыв. «А теперь – музыка!» – сказало радио, и кто-то запел противным гнусавым голосом.

Стало как-то неловко, как будто кто-то находился в квартире еще кроме нас двоих.

– Ладно! – сказал Татушкин. – Жри! Ешь! Смотри! Пользуйся!

Он распахнул дверь во встроенный шкаф, включил свет и вообще ушел в другую комнату.

– С тебя, как с друга, вообще не возьму! Но это в первый и последний раз! Пропадай мои принципы! Ради друга ничего не жалко! Все пропадай! Все гори огнем! – крикнул он оттуда.

Я быстро и жадно рассмотрел всех японок.

Это оказалось гораздо хуже, чем я ждал. Японки, конечно, были разные, как я и думал. Но моя розовая японка, для удобства я назвал ее Люсей, все-таки встречалась в календаре еще то ли два, то ли три раза. Люся встретилась мне также на белой странице (снег, лыжи, шапочка) и на фиолетовой (цветы, вазы, окно). Я попытался сличить ее лицо с лицами трех других японок, но в этот момент в комнату быстрым шагом вошел Татушкин.

– На халяву уксус сладок, да, Лева? – грубо спросил он меня. – Или это и называется настоящей дружбой?

– Ладно-ладно, – тихо сказал я, отодвигаясь от японок и пытаясь выскользнуть из шкафа. – Я уже все.

Мы немного поговорили о хоккее. Раздосадованный тем, что все вот так неожиданно кончилось, я прямо в середине фразы резко встал и сказал, что мне уже пора домой.

– Ну как знаешь… – спокойно отреагировал он и уже у самых дверей спросил: – Еще смотреть придешь? Или достаточно?

Я пожал плечами и молча кивнул ему на прощанье. Дверь за мной закрылась, и я начал спускаться по лестнице.

Все разноцветные японки стояли у меня перед глазами как живые. Про себя я отметил высокий профессионализм и мастерство создателя этой галереи. Например, зеленая японка, одновременно пробующая на вкус зеленую сливу, прямо с дерева, ртом, и при этом срывающая с грядки зеленый огурец и топчущая зеленую траву ногами в зеленых чулках и зеленых сандалиях, вынуждена была принять на картине чудовищно

сложную позу. Но это не помешало придать ей, то есть картине, праздничный, веселый, национально-жизнерадостный характер. Точное соответствие цвета и настроения присутствовало и в других работах неизвестного японского мастера.

К примеру, черная японка стояла на краю пропасти в трагедийных черных чулках с подвязочками, красная страстно готовилась к встрече с красным мотоциклом, чтобы унестись к красному закату, ну и так далее, и тому подобное. Все было расписано как по нотам.

Японская красота переливалась передо мной в обманчивых видах, в разных обличьях, не давая понять свою суть. Мне по-прежнему отчего-то очень не хотелось верить, что розовая и синяя японка, или, скажем, зеленая и черная – это одно и то же лицо. Тем более умное. Но вскоре я устал от этих мыслей, пришел домой, наелся холодного супа и заснул.

*

Каждый день, встречая меня в школьном коридоре, Татушкин придвигался чуть ближе и спрашивал, своеобразно подмигивая двумя глазами:

– Еще придешь? Давай, приходи сегодня.

Но я отчего-то никак не мог заставить себя пойти к Татушкину домой во второй раз. Японки оказали на меня столь мощное воздействие, что я почему-то боялся смотреть на них снова. Короче говоря, я боялся, что Татушкин займет в моей жизни неподобающее ему место… Косвенным подтверждением моих опасений были разные оговорки, как бы случайные намеки, которые он постоянно себе позволял. Как-то раз, например, он сказал, что в принципе такой сеанс стоит понормальному рубль, в крайнем случае девяносто копеек, а я его смотрел просто так, бесплатно, и должен это ценить и помнить. Во второй раз он, почему-то жарко и шумно дыша, предлагал за тот же рубль по-быстрому посмотреть в туалете журнал «Плейбой», но я твердо сказал, что рубля у меня нет, и он ушел, опять немного разочарованный.