Специфичность древнерусского феодализма заключается в отсутствии как исторически значимого явления полевой крестьянской барщины. Причем речь не идет о барщине как преобладающей доле совокупной ренты. Вплоть до XIV в. крестьяне-земледельцы почти не знали полевой барщины. На этом поприще выступали, в сравнительно ограниченном масштабе, кабальные люди, холопы и т. д. Для выяснения этого феномена необходимо вкратце охарактеризовать некоторые специфические моменты эволюции феодальной земельной собственности.

В Древнерусском государстве становление государственного феодализма довольно рано дало возможность развития и частновотчинного земледелия. Но феодальное боярское землевладение развивалось не за счет захвата общинных земель путем внедрения в крестьянскую общину на основе скупки аллодов, а за счет интенсивной (как и во Франкском королевстве) раздачи земель вассалам князей, а также активизации системы служебных ленов и их дальнейшей трансформации в вотчинные владения различных рангов. Поэтому феодальные отношения внутри таких вотчин проявлялись в подчинении общины in corpore путем постепенной феодализации («окняжение» по Л.В. Черепнину), в данном случае «обояривания»63 общинных земель посредством развития рентных отношений. Сами рентные отношения на уровне вотчины, разумеется, не могли иметь прежнюю форму налога-ренты в ее валютном проявлении (как было на уровне государства). Тем не менее преемственность была, и выразилась она в продуктовой ренте как явно преобладающей форме.

Естественно, что сохранение продуктовой ренты как главного компонента прибавочного продукта, идущего в руки феодалов, не совершалось во имя этой преемственности. Дело, видимо, в том, что ранние формы государственного феодализма в Древней Руси исключали наиболее грубое внеэкономическое принуждение крестьянского земледельческого населения; это была лишь «личная несвобода в какой бы то ни было степени». При таких обстоятельствах отношение зависимости может иметь политически и экономически не более суровую форму, чем та, которая характеризует положение всех подданных по отношению к этому государству. Разумеется, речь идет здесь только об основном населении — о крестьянах-земледельцах.

Кроме того, хотя по сути рентных отношений номинальному собственнику земли каждый непосредственный производитель противостоял самостоятельно, феодал-вотчинник, как до него — княжеская власть, имел дело в социальной практике прежде всего с общиной in corpore, что, видимо, в условиях Древней Руси даже повышало некую самостоятельность крестьянского хозяйства. Ведь вотчиннику противостоял крестьянин, за спиной которого была сплоченная община, осколок первобытного коммунизма.

Это не мешало, впрочем, становлению самих феодальных отношений. Юридически, а главное, практически уже на ранней стадии феодал обладал полнотой прав земельного собственника вплоть до права отчуждения земель вместе с их населением. Но даже при очевидном формальном господстве отношений феодальной зависимости переход к наиболее грубой форме эксплуатации крестьян был делом далеко не простым64. Крестьянин-общинник в это время еще не воспринимал феодала-вотчинника как «олицетворение собственника земли», которую он пахал. Поэтому господство продуктовой ренты обусловлено было отнюдь не тем, что отработочная рента была социально и экономически изжита.

На Руси почти исключительное развитие продуктовой ренты, скорее всего, объясняется как проявление реального политического насилия. В то же время реальные условия для укрепления феодальной собственности на землю, как экономические, так и социальные, постоянно обнаруживали потребность в полном освоении земли в собственность феодала. Вслед за этим могла уже развиваться отработочная рента.

Немногочисленные, но все же весьма убедительные факты свидетельствуют, что эта потребность (прежде всего в господской барской запашке и продукции своих полей лучшего качества) в Древней Руси все же удовлетворялась. Но такая барская пашня обрабатывалась холопами, а не крестьянами-общинниками. Иначе говоря, господствующий класс феодальной Руси удовлетворял свои нужды в собственной пашне, во-первых, минуя крестьянский мир общины и неизбежные в этом случае сложности общинного землеустройства, и, во-вторых, компенсируя неизбежный дефицит рабочего времени крестьянина холопьим земледельческим трудом, т. е. трудом пауперизованных элементов и пленников.

Общеизвестно, что отработочная рента политэкономически является наиболее примитивным и грубым способом изъятия прибавочного продукта у непосредственного производителя. Однако вплоть до начала XVI в. господствующий класс при получении ренты в форме натуральных оброков был вынужден иметь дело прежде всего с мирской организацией общины, а не с личностью каждого крестьянина. Поскольку община как средство классового сопротивления и локальной сплоченности крестьян была, как уже говорилось, неискоренима в силу прежде всего экономических условий, то укрепление личной зависимости крестьян было всегда актуальной и желанной перспективой для господствующего класса. Социальное противостояние (не политэкономическое!) феодала-вотчинника общине in corpore не придавало производственным отношениям земельного собственника и непосредственного производителя должной прочности (гарантии) внеэкономического принуждения, поскольку феодал в социальной практике должен был постоянно чувствовать сплоченность крестьянского мира. На Западе эта проблема на разных этапах осуществлялась либо объективно-исторически (путем естественного, а стало быть, более или менее замедленного разложения общины), либо субъективно-исторически (путем разгрома общины). На Руси одним из возможных практических решений подобной задачи стало внедрение отработочной ренты, независимо от ее размера неизбежно ставящей крестьянина-общинника в условия наиболее грубой формы внеэкономического принуждения.

Специфичность развития феодальных отношений в условиях существования общины маркового типа наиболее ярко, хотя и опосредованно, проявилась в XIV–XV вв., а отчасти и в первой половине XVI в., в системе сельского расселения. Новейший исследователь истории сельского расселения до XVII столетия А.Я. Дегтярев пришел к выводу о полном господстве в Русском государстве вплоть до конца XVI в. мелких одно-двухдворных поселений. По обработанным А.Я. Дегтяревым данным по 17149 поселениям, в Северо-Западной Руси было 70,6 % одно- и двухдворных поселений. Видимо, вплоть до конца XV в. этот тип сельского расселения был характерен и для Центра страны. Однако уже с конца XV в. в центральных районах эта система сельского расселения постепенно сменяется другой, с преобладающим типом более крупного поселения (6 дворов и более)65.

Причиной господства мельчайших поселений А.Я. Дегтярев считает, главным образом, политику класса феодалов и феодального государства, выразившуюся в массовом распространении в XIV–XV вв. налоговых льгот для новопоселенцев, садящихся на новые, неокультуренные земли. Освобождение от различного рода государственных налогов и повинностей, а также повинностей и платежей в пользу феодала-землевладельца достигало 5—10 лет, а в отдельных случаях и более длительного срока. Это служило сильнейшим стимулом для заведения новых поселений. Такой ход рассуждений автора представляется в целом вполне убедительным.

Следует отметить, что социально-экономические факторы, и в частности политика льгот, непосредственно стимулировала лишь сам процесс расселения, процесс возникновения все новых и новых поселений, но отнюдь не определяли их размеры. Льготчику, а отчасти и землевладельцу, в принципе было безразлично, будет ли новое поселение одно-двухдворным или четырех-пятидворным. А.Я. Дегтярев здесь несколько недооценил природно-географический фактор, воздействующий на тип поселения, хотя приводит в своей работе довольно убедительный материал, доказывающий весьма существенное влияние качества почв на размер поселений66. Заметим, что природно-географический фактор, вероятно, имел уже в XIV–XV вв. отнюдь не всеобъемлющий характер и в принципе допускал сосуществование разных типов поселений.