– Сырожа, ты мэне скажи, шо я класс!
– Нэхай твоя жинка скаже.
И отмывала после них мучнистый от цементной пыли пол. Моими усилиями через пару месяцев квартира приобрела «божеский вид», но Александра Петровна больше не появлялась. Андрей подолгу задерживался на работе, иногда допоздна сидел в клубе и строил на пару с Бессоновым самолет, иногда навещал маму, если требовалась его помощь, но выходные мы всегда проводили вместе, выбирались на аэродром или на дачу к моим родителям. Как и когда в летном клубе узнали, что мы с Андреем живем вместе, я не знаю. Но отныне директор клуба смотрел на меня с тем же немым и смущенным обожанием, что и на Андрея, словно я была частью его – рукой или ногой. Из-за ненастной погоды я часто простужалась, и Андрей запретил мне летать на дельтаплане.
– Читай РЛЭ. Смотри видео. Весной начнем учиться на «Яке», – сказал он.
– А что именно читать?
– Все читай, все учи. Буду спрашивать.
Для меня это было равнозначно подготовке к изучению китайского языка по английскому самоучителю. Перелистывая РЛЭ, я впадала в глухое отчаяние, но боялась признаться в этом Андрею. От одной подготовки к полету мне нехорошело, а осмотр самолета, проведи я его по инструкции, мог затянуться на неделю.
Андрей не признавал и не представлял жизни без полетов. Я не представляла жизни без него. Отказаться от обучения означало потерять его уважение – думала я, – а это все равно что потерять его.
Ольга, наконец, взбунтовалась:
– Ты меня хоть в гости пригласишь? Или никого не видишь, кроме своего Андрея? Я уже забыла, как ты выглядишь. Хоть познакомь.
И все как-то не получалось. Время и люди ускользали, я действительно никого не видела, кроме своего Андрея. Незаметно наступила и прошла зима, темная, хлябная, без морозов, с мелкими дождями и низкими туманами.
Неожиданно Ольга пригласила в театр.
– Бери Андрея, – сказала она, – и приходите в Консерваторию. Гастроли грузинского театра. Как раз недалеко от вашего дома. Пропадают два лишних билетика. Ты же любишь Вильяма нашего Шекспира. Грузинский Гамлет. Ты такое видела?
Андрей согласился. Договорились встретиться у входа в театр за десять минут до начала спектакля.
Я не виделась с Ольгой несколько месяцев и удивилась резкой перемене в ней. Она потускнела и обветшала, как ноябрьское небо.
– Марина, все надоело, не представляешь как, – отвечала она на мои вопросы. – Пошла на курсы. Теперь кукол шью. Не могу даже видеть мужиков. Смотрю по сторонам и понимаю, что со всеми встречалась. И с тем и с этим. Может, я старею, Марин? Детишек уже хочется. Сколько можно скакать? Надоело. А им секс на пару раз подавай и все. Вон тоже идет мужик, – Ольга неприязненно сощурила глаза. – И с ним встречалась. Паранойя какая-то.
Нам навстречу шел Андрей. Я засмеялась.
– Это и есть мой Андрей.
– А-а, – неуверенно протянула Ольга, – значит, не он.
В театре я сидела как на иголках. Андрей был невозмутим. Улыбался. Угощал нас в антракте шампанским. Шутил. Меня насторожила Ольга. Она была излишне возбуждена, не к месту смеялась, и чем тщательней она маскировала правду, тем явственней она была: они действительно встречались. Андрей так же, как и я, когда-то пользовался услугами сайта знакомств, но ни разу об этом не сказал. Подозрительность, как кислота, разъедала меня изнутри. Я вспоминала, как он горячо отчитывал меня за придирчивость, узнав, как я знакомлюсь в Интернете. Вспомнила задержки на работе и рассеянно смотрела, как Гамлет жег в ведре рукопись с известным монологом, выкрикивая грузинские ругательства. Призрак танцевал лезгинку. Гертруда пела голосом Нани Брегвадзе. Я едва досидела до окончания спектакля.
– Как хорошо, что Шекспир не дожил до такой постановки, – сказала я на обратном пути.
Шли пешком. Сеял мелкий дождь.
– Надо было все-таки на машине поехать, – ответил Андрей. – Послушай женщину и сделай наоборот.
– Спасибо на добром слове, – разозлилась я. Домой дошли молча. Я проговаривала про себя обидные слова: «Так, женщина, значит, для тебя дура» и сама отвечала за Андрея. Ссора, о которой Андрей не подозревал, достигла кульминации, когда мы вошли в подъезд. Обидевшись, я ушла спать в другую комнату, а утром, едва проснулась, кинулась к компьютеру Андрея...
Беда, принято говорить, не приходит одна. Но она и вправду не шлет гонцов и уведомительных писем, как поступает счастье. Беда вваливается в прихожую с толпой неприятностей без предупреждения, как дальние родственники из Челябинска.
Мама поступила в больницу поздней ночью, а к утру, когда мы с папой вошли в палату, уже обжилась. На тумбочке стояли пакет сока, кружка, рулон туалетной бумаги. Мама лежала в халате и листала журнал. Ночью, еще в приемном покое, ей вкололи лекарство, и дикая, опоясывающая боль утихла. Дежурный врач поставил диагноз: «Острый панкреатит».
Маме предстояло сдать анализы, пройти исследования. Едва папа вошел в палату, беспомощное выражение слетело с ее лица. Она слабо улыбнулась. Лечащий врач, с закатанными рукавами и бурым носом, похожий на мясника, топтался у койки. Голос напротив был тонким и порой срывался подростковым фальцетом. Он сыпал терминами, строил предположения. Мы с папой ничего не поняли, кроме того, что все принесенные нами продукты исключены из маминого рациона. Уходя, он сказал:
– Ей нужна операция. Я вижу по ее психологическому рисунку, что она выдержит, но ей нужна ваша поддержка.
Санитарка мыла пол. Было душно. Тяжело пахло хлоркой, лекарствами, влажным бельем и безысходностью. Через пятнадцать минут я почувствовала себя разбитой и больной. В моей сумке запел телефон. Звонил Андрей. Я решила не отвечать. Мне нужно было время, чтобы остыть и не наговорить лишнего после того, что я обнаружила в его компьютере утром. Думаю, на самом деле, время мне нужно было, чтобы оправдать его, объяснить себе, почему он поступил так, а не иначе. Почему он зарегистрирован на двух сайтах знакомств? Почему последний раз посещал один из них неделю назад, а в разделе о себе написал: «В активном поиске»?
Я нашла бы ответы, как всякая женщина, желающая любой ценой удержать любимого мужчину. Моя коллега рассуждала так: «Ну и что, что муж возвращается поздно, и духами от него несет? Вот если бы я его застала в постели с другой! А так мне нечего ему предъявить. Где доказательства?» Я тогда слушала, и мысли о потерянной женской гордости тревожили меня. Со временем я поняла, что любви, настоящей любви неведома гордыня, но тогда утром у компьютера меня жгла каждая буква, и ухало сердце, и я бы собрала вещи и ушла немедля, если бы папа не сообщил, что мама в больнице. В тот момент вдруг все тревоги отступили, показались надуманными и второстепенными.
Андрей звонил несколько раз и, наконец, прислал сообщение: «Я у Саныча. С аэродромом труба. Перезвони». Я перезвонила.
– Аэродром выкупили новые хозяева, – сказал Андрей, – нас выгоняют. Вот сидим, думаем, что делать. Сейчас ребята подъедут.
Я рассказала о маме.
– Если какая-нибудь помощь нужна, ты только позови. Я приеду.
Он повесил трубку.
Мы уходили с папой из больницы, как предатели. Нас обдувал мартовский ветер, за больничными воротами шумела дорога, воробьи купались в луже. Хромой санитар катил по двору тележку с цинковыми ведрами: «Буфет. 7 хир. отд.». Мы бросили маму в удушливой палате, где здоровый может стать больным, где пахнет хлоркой и кормят из ведер. И чем сильней мы с папой рассуждали о необходимости маминого обследования по пути к остановке автобуса, тем слабее говорила в нас уступчивая совесть.
А вечером Андрей не перезвонил и пришел пьяный только под утро. Всю ночь я пролежала, отвернувшись к стене, и плакала от бессилия и обиды. Мне он был нужен, а я ему нет. Со своими проблемами он справлялся сам, а я всегда ждала его, чтобы попросить помощи и совета.
– Малыш, – позвал он из прихожей, когда вошел. – Малыш, все херово. Но мы будем сражаться.
Андрей уснул в ботинках и рубашке, раскинув руки, словно упал на постель с высоты. На лице застыла страдальческая гримаса. Я не спала всю ночь, и теперь меня знобило. Я набила пластиковые пакеты в полном беспорядке одеждой и косметикой. «Для него я не стою и одного шплинта на любимом самолете», – подумала я и собралась уходить, но последняя надежда удерживала меня. Я присела у мешков, как торговка на вокзале. Так и просидела несколько часов, пока до боли не затекли ноги. Только днем мне удалось его разбудить.
