Г-жа Простакова, представляясь Стародуму, рассказывает о своих родителях. «По отце» она из Скотининых, мать же ее из семейства Приплодиных. Далее, словно подтверждая смысл фамилий своих родителей, Простакова говорит: «Нас, детей, было у них восемнадцать человек; да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мертвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о святой неделе с колокольни свалились; а достальные сами не стояли, батюшка!»

Ничего необычного для тех времен в рассказе г-жи Простаковой нет. И в дворянских, и в крестьянских семьях детей рождалось много, но выживали единицы. Петр Андреевич Гринев, герой романа Пушкина «Капитанская дочка», сообщает в своих мемуарах, что у его матери было девять детей, и все они, кроме него, «умерли во младенчестве». Двенадцать детей было у матери Наташи Ростовой («Война и мир»). В живых осталось четверо. Вышеупомянутый мемуарист А. Болотов в своих воспоминаниях пишет, что все его братья умерли во младенчестве. Вполне вероятно, что и Простакова рожала много раз, да выжил только один Митрофан.

Умирали дети не только по причине многочисленных болезней, но и из-за легкомысленности и невежества родителей. Обычной была смерть от угара в бане или протопленной комнате, когда слишком рано закрывали печную заслонку и угарный газ оставался в помещении. Умирали, отравившись пищей из нечищеной медной посуды, на стенках которой образовывалась смертельно ядовитая зеленая патина.

Умирали дети и вследствие прямого попустительства со стороны приставленных к ним столь же невежественных «мамок» и «дядек». Тот же Болотов рассказывает, как его, совсем еще ребенком, отец взял с собой на псовую охоту и посадил одного на лошадь. Лошадь маленького Андрея понесла, и тот на полном скаку вылетел из седла, только чудом не убившись.

Вспоминает Болотов и о своем дядьке Артамоне, лучшем из слуг, но пьянице, а потому по причине своей слабости неоднократно подвергавшем смертельной опасности жизнь маленького барина.

Другой мемуарист рассказывает о недорослях, любивших вызванивать на церковных колоколах «Московского голубца» и «Камаринского» с некоторыми «вариациями» («Записки Николая Ивановича Толубеева»). История этих недорослей напоминает о двух братьях Простаковых, свалившихся с колокольни.

Простаковы—Скотинины воспитаны «по старым понятиям», они принадлежат «старому веку», недоверчиво и даже враждебно воспринимающему «вредное» образование. Это объясняет, почему действие в комедии происходит в деревне. Деревенский быт по сравнению с городским всегда традиционнее. Простаковы живут по старинке, а власть старых традиций определяет их «свинское» житье, основанное на лени, деспотизме и своеволии.

А. Н. Толстой в романе «Петр Первый» дал колоритную фигуру старого князя Романа Борисовича Буйносова, мечтающего о прежних временах и порядках, когда бояре «с государем сидели, думу думали», когда были им «покой и честь». А нынче…

«Вон висит на тесовой стене – где бы ничему не висеть – голландская, ради адского соблазна писанная, паскудная девка с задранным подолом. Царь велел в опочивальне повесить не то на смех, не то в наказание. Терпи…

Князь Роман Борисович угрюмо поглядел на платье, брошенное с вечера на лавку: шерстяные, бабьи, поперек полосатые чулки, короткие штаны жмут спереди и сзади, зеленый, как из жести, кафтан с галуном. На гвозде – вороной парик, из него палками пыль-то не выколотишь. Зачем все это?

– Мишка! – сердито закричал барин. (В низенькую, обитую красным сукном дверцу вскочил бойкий паренек в длинной православной рубашке. Махнул поклон, откинул волосы.) Мишка, умыться подай. (Парень взял медный таз, налил воды.) Прилично держи лохань-та… Лей на руки…

Роман Борисович больше фыркал в ладони, чем мылся, – противно такое бритое, колючее мыть… Ворча, сел на постель, чтобы надели портки. Мишка подал блюдце с мелом и чистую тряпочку.

– Это еще что? – крикнул Роман Борисович. – Зубы чистить.

– Не буду!

– Воля ваша… Как царь-государь говорил надысь зубы чистить, – боярыня велела кажное утро подавать…

– Кину в морду блюдцем… Разговорчив стал… – Воля ваша…

Одевшись, Роман Борисович подвигал телом, – жмет, тесно, жестко… Зачем? Но велено строго, – дворянам всем быть на службе в немецком платье, при алонжевом парике… Терпи!.. Снял с гвоздя парик (неизвестно – какой бабы волосы), с отвращением наложил. Мишку (полез было поправить круто завитые космы) ударил по руке. Вышел в сени, где трещала печь. Снизу, из поварни (куда уходила крутая лестница), несло горьким, паленым.

– Мишка, откуда вонища? Опять кофей варят?

– Царь-государь приказал боярыне и боярышням с утра кофей пить, так и варим…

– Знаю… Не скаль зубы…

– Воля ваша…»

С тех пор многое изменилось в дворянском быту, но большей частью в городе. Деревенские нравы менялись куда медленнее. И г-жа Простакова вспоминает о своих родителях: «Старинные люди… Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, царство ему небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну робенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет».

Верная фамильным традициям Простакова ненавидит науку, но вынуждена признать, что «ныне век другой», а потому «последних крох не жалеем, лишь бы сына всему выучить».

Образование и воспитание недоросля

Собственно, «другой век» начался в Петровскую эпоху. В уже упоминавшемся указе 1714 года Петр I повелел, чтобы дворянские дети (недоросли) проходили обязательное обучение для подготовки к службе. По этому указу не получивший образование дворянин на службу не принимался и не имел права жениться. Не выдержавших проверочные испытания зачисляли в рядовые без права повышения по службе.

На языке Древней Руси недоросль – подросток до 15 лет; дворянский недоросль – подросток, «поспевавший» в государеву ратную службу. В 15 лет он становился «новиком», «срослым человеком» и был готов к действительной службе.

Объем знаний, который требовался для службы по петровскому указу, был не слишком велик, но приобрести и эти знания было для большинства дворян чрезвычайно трудно. Катастрофически не хватало учителей. Немногочисленные учебники издавались не часто и небольшими тиражами. Грамоте, как и в старину, учили по Псалтыри и Часослову.[1]

В середине XVIII века на всю Россию было два-три учебных заведения – в Москве и в Петербурге, в 1758 году была открыта первая гимназия в провинции, в Казани.

Помещать детей в учебные заведения удавалось немногим – по дальности расстояния, по недостатку вакансий и т. п. Поэтому дворянским недорослям давались отсрочки для обучения наукам на дому. Обучение обязательно проверялось правительством. Для этого в положенные сроки надо было привозить детей на экзамен в Герольдмейстерскую контору Сената, чьи представители были в каждом губернском городе.

Первый смотр-экзамен назначался дворянским детям в семь лет, второй – в двенадцать (в этом возрасте надлежало уметь «совершенно читать и числа писать»), третий – в пятнадцать (должны были сдать экзамен по французскому или немецкому языку, Закону Божию, арифметике и геометрии). С пятнадцати до двадцати лет недоросль обязан был изучить географию, историю и артиллерию. В двадцать лет (по закону 1736 года) следовало начинать службу.

И все же, несмотря на строгие указы Петра I и его преемниц, «лыняние» от школы и службы приобретало хронический характер. Не помогали угрозы наказания кнутом, штрафами, отпиской имений в казну за неявку на смотры.

18 февраля 1762 года Петр III принял Манифест о вольности дворянства, освободивший дворянство от обязательной службы. Правда, Екатерина II попыталась указом от 11 февраля 1763 года приостановить действие манифеста, а указом 1774 года подтвердить обязательность военной службы для дворянских недорослей. Однако «Жалованная грамота дворянству» 1785 года вновь вернула дворянам возможность оставлять службу по своему произволу.