Самую широкую известность получил третий этап – асана, потому что он тесно связан с Хатха-йогой, то есть йогой, относящейся к телесной жизни человека. Асаны – это положения тела, в которых упражняющийся пребывает некоторое время, как правило неподвижно. Позднейшие йоги разработали около 840 000 асан, впрочем они уже не относятся непосредственно к Раджа-йоге, а преследуют преимущественно медицинские, оздоровительные цели. Сам же Патанджали и его предшественники имели в виду лишь добиться власти над физическими процессами, которые, предоставленные сами себе, могут стать помехой для духовного восхождения.

Огромную роль в йоге играет дыхание. Его упорядочение входит в четвертую ступень – пранаяму, то есть овладение праной. «Слово „прана“, – поясняет Вивекананда, – не означает дыхания. Оно есть название энергии, пронизывающей всю Вселенную»⁵. Чем-то оно напоминает библейское понятие «руах».

С помощью дыхания человек «управляет жизненными токами», проходящими через чакрамы. Он способен воспринять и удержать в себе космическую силу, которая приобщает его к ритму, созвучному ритму Вселенной. Это помогает замедлять естественные процессы и освобождаться от разъедающего воздействия Времени. Есть достоверные сведения о йогах, которые, дожив до глубокой старости, выглядели совсем молодыми. Пранаяма приводит все существо человека в состояние полной гармонии, «как при безветрии горит светильник, наполненный маслом, неподвижным, устремленным вверх пламенем»⁶.

Заметим, что и христианская аскетика рассматривала правильное дыхание как важный способ «умиротворения плоти».

Следующий шаг – пратьяхара – обуздание мира чувств. Человек отвращается от всего внешнего, от всего, что мешает самоуглублению. Он собирает дух как бы в фокусе, сосредоточив его на своем внутреннем круге. Ему нужно воспитывать в себе умение отключать чувства от привходящих впечатлений.

Приведенные пять ступеней роднят йогу со многими мистическими школами и учениями. Специфическими здесь являются лишь детали, основное же может быть приложимо как к брахманизму Упанишад или буддизму, так и к религиям Запада. Здесь запечатлен общечеловеческий опыт духовного самосовершенствования; между тем заключительный этап йоги – самьяма – уже несет на себе ярко выраженные черты философии санкхьи, ее понятия о спасении и высшей цели подвижничества.

Если первые пять ступеней как бы переходят одна в другую и тесно связаны между собой, то еще труднее различить этапы самьямы. Она делится на три аспекта: дхьяну, или концентрацию сознания[9], дхарану, или созерцание, и, наконец, сверхпознание – самадхи.

Концентрация сознания достигается посредством многих приемов. Среди них – длительное сосредоточение на какой-либо фразе, слове, части тела, например на кончике носа, языка или на нёбе. Такого рода приемы заимствованы из йоги современным аутотренингом.

Дхьяну и дхарану разделяют едва уловимые оттенки. Они уже не ограничиваются негативным отгораживанием от мира, но культивируют «удержание мысли на каком-нибудь определенном предмете»⁸. Постепенно и этот предмет становится лишним и исчезает. Сохраняется одна незамутненная интуиция, превышающая разум, само сознание в чистом виде. Теперь лишь тонкая нить удерживает человека в царстве Пракрити. «Он ни к чему не стремится и столько же, сколько чурбан, размышляет»⁹.

Постороннему наблюдателю это экстатическое состояние, самадхи, кажется похожим на обморок или летаргический сон. Индийский святой XIX века Рамакришна был способен часто входить в самадхи. «У него, – рассказывает очевидец, – не было ни малейших признаков внешнего сознания. Он даже не дышал, и все его тело было абсолютно неподвижно, как статуя. Он ушел куда-то в другое место из этого мира чувств»¹⁰. Последователь Упанишад сказал бы, что он слился с Брахманом. Но для Патанджали это последний рывок перед полным бегством от всего, когда окончательно спадает пелена и истинное Я подвижника, его пуруша, парит, разобщенное с Временем, отягощавшим его. Так завершается путь йогина. Он остается блаженно одиноким на своем необитаемом острове духа.

Даже из столь беглого рассмотрения «Йога-сутры» видно, что в своей классической форме йога есть прежде всего строго выверенная «техника» освобождения Я.

Подобно тому как древний шаманизм в своей практике исходил из магического миросозерцания, родственного науке[10], так и Раджа-йога предлагала своего рода «научную методу» для жаждущих обрести просветление.

В высшей степени знаменательно, что к исходу дохристианской эпохи «естественная мистика», достигнув апогея в порыве к Запредельному, завершила круг и замкнулась на человеке.

Именно Патанджали, авторитетнейший гуру йогизма, учит о том, что в процессе медитаций и упражнений не Бог открывается людям, но – человек обретает лишь самого себя. Другими словами, «Йога-сутра» есть подтверждение тому, что к Небу нельзя подняться одними человеческими силами.

Если природу (в том числе и собственную) мы исследуем сами, активно вторгаясь в ее пределы, то Богопознание есть встреча и взаимодействие двух начал, двух воль.

Пусть существует нечто общее у йогической практики с Библией или исламом – ее отличие от них глубоко и принципиально. Йога антропоцентрична. Действующим в ней является только человек, который может привести себя в состояние просветленности и экстаза, но не достичь Бога. Оно есть, с одной стороны, «бегство от Времени», а с другой – наслаждение полной отрешенностью. В этом смысле Патанджали близок к религиозным «атеистам» – Будде и Махавире, которые в первую очередь были озабочены избавлением человека от уз жизни и тягостных перевоплощений.

После всего сказанного поистине загадочно звучат слова «Йога-сутры» о «преданности Ишваре», то есть личному Богу¹¹. Они столь неожиданны, представляют столь разительный контраст с учениями санкхьи и Патанджали, что сутры об Ишваре нередко объявлялись чужеродной вставкой. Однако убедительных оснований для этого найдено не было.

Каким же образом Бог оказался в доктрине Раджа-йоги? Откуда возникло это «механическое привнесение»?

Если оставить в стороне гипотезу об интерполяции, можно прийти лишь к двум заключениям: либо Патанджали, осознав, насколько велико и неискоренимо в людях религиозное стремление, проявил неискренность ради снискания большей популярности, либо он действительно верил в реальность Ишвары. Первое предположение сомнительно. Оно противоречило бы всей нравственной установке йоги, осуждавшей любую ложь. К тому же Патанджали вовсе не стремился популяризировать свою науку, зная, что она предназначена для немногих. Скорее всего, божественное Присутствие обнаружило себя с такой силой в духовном опыте мудреца, что он, рискуя нарушить стройность своей системы, принужден был включить в нее идею Бога¹².

Впрочем, Ишвара Патанджали не есть Бог, создавший или породивший мир, единение с Которым может быть высшей целью подвижника. «Йога-сутра» определяет его как «особого Пурушу, непричастного страданию – результату действий и желаний»¹³. Макс Мюллер справедливо называл Ишвару «первым среди равных». Он – всего лишь один из множества пуруш, но в отличие от них самый чистый и совершенный, ибо не опутан сетями материи. «В нем, – говорит Патанджали, – становится бесконечным всеведение, которое у других – в зачатке. Он – Учитель самых древних учителей, Существо, не ограниченное временем»¹⁴.