Арьи отождествили этого туземного бога со своим Рудрой (Ревущим), повелителем грозы и бури. Однако в ведический период он затерялся в толпе бесчисленных божеств, и о нем долго почти нигде не упоминают. Столетия спустя в Махабхарате появляется сказание о том, как Шива силой отвоевал себе место среди богов10. И наконец, индуизм провозглашает его олицетворением божественного могущества.
Хотя Шиву изображают человекоподобным, образ его далеко выходит за чисто человеческие пределы. Он не просто небесный великан, подобный Индре или богам Гомера; в нем стали чтить то неисповедимое, грозное, внушающее трепет, что связывается со сверхчеловеческим и запредельным.
Символика шиваизма куда серьезней, чем может показаться. Ведь величие галактических пожаров, пугающая бездонность космоса – ничто в сравнении с непостижимой реальностью их Творца. Даже Библия, столь далекая от натурализма, учит о Боге как об «огне поядающем». Но в шиваистских образах слишком сильны стихийные и даже демонические элементы. В итоге «страх Божий», священное благоговение, становится непереносимым ужасом, который вселяется в душу человека от самой мысли об этом природном Божестве11.
Разрушитель миров, Шива представляется индусу страшным и подавляющим воображение. У него синий лик, обрамленный извивающимися змеями, его украшает ожерелье из черепов. Его называют Натараджа, «танцующий царь», ибо его экстатическая пляска несет конец всему преходящему. То, что в мироздании нет ничего незыблемого, обусловлено характером Шивы.
Может показаться странным, что Шиву называют также и «благим», и «создателем». Однако этот парадокс объясняется тем, что в глазах индуса разрушение не есть полный конец, но составляет лишь фазу в бесконечном космическом круговороте. Все распавшееся по воле Шивы не исчезает, а входит в царство божественного Покоя. Поэтому к нему обращались с такими словами:
Ты произвел этот тройственный мир Со всем, что подвижно и что неподвижно; В Тебя же, Владыка, все уходит по истечении юг12.
Шива как бы несет в себе загадочное двуединство эроса и смерти, которое человек наблюдает в природе. Это бог буйный и неистовый; праиндийцы, вероятно, поклонялись в его лице производительной силе бытия. Поэтому эмблемой его стал, как и в Финикии, фаллос, или лингам. В одном из гимнов Шива прославляется как «могучий телец», и не случайно греки отождествляли его с Дионисом13. Он дарует не только опьянение жизнью, но и власть над ее энергией. Вот почему Шиву называют «Великим йогом», наставником аскетов, которые добиваются обладания мировой праной.
Таким образом, в Махадеве запечатлелась двуликость Природы, рождающей и истребляющей, внушающей одновременно страх и благоговение. Но еще яснее это проявляется в женской ипостаси Шивы – Шакти.
Она издавна почиталась в Индии как Богиня-Мать, которая, соединяясь со своим божественным супругом, давала жизнь всем существам14. Прорастание растений, половая энергия животных и человека – область ее владычества. Идея космической сексуальности символизируется знаком «йони-лингама» и, вероятно, нашла отражение в священной формуле индусов: «Ом мани падме хум»15.
Образ Шакти во многом был ближе и понятнее, чем образ неприступного Шивы. Шакти мыслилась не просто богиней, но сверхбогиней, Махадеви. Культ ее временами приобретал форму «женского монотеизма». Уже у первобытных народов высший Бог иногда назывался Матерью. Эмоциональные корни этого понять нетрудно: «Мать» представлялась существом более близким и любящим, чем «Отец». Кроме того, в религиях, которые считали мир не творением, а порождением Сущего, было так естественно обратиться к Его «материнскому» образу. Для того чтобы почувствовать дух поклонения Шакти, достаточно вспомнить слова Рамакришны, воспевавшего в своих гимнах Мать Вселенной. Его молитвы проникнуты такой теплотой, искренним восхищением и преданностью, что их можно сравнить лишь с самыми возвышенными проявлениями благочестия. Объясняя смысл культа Шакти, Рамакришна говорил: «Моя Мать, первичная Божественная энергия, находящаяся внутри мира явлений и вне его. Дав рождение миру, она живет в нем»16. Подобные представления знакомы и Западу (культы Деметры и Кибелы, идеи Софии и «Вечной женственности»).
Однако в шактизме есть и другой аспект, тесно связанный с мистическим эротизмом учения тантры, которая коренится в земледельческой магии. Пытаясь подчинить природные силы, люди искали способов слияния с ними. Поэтому обряды тантры превращались в своего рода «узаконенную раскованность», как это было в дионисизме. То, что в обычной жизни индус считал грехом, в ритуале становилось священным. Во время тайных тантристских действ участники их ели мясо, пили вино и обладали женщинами, тем самым надеясь войти в союз с космическими стихиями, заключенными в Шакти17. Тантризм проник даже в йогу, которая ставила одной из своих целей взнуздать «змея Кундалини». Эту энергию отождествляли с самой богиней и верили, что именно она одаряет своих поклонников сверхъестественным могуществом.
В Шакти видели не только благословенную Мать, Парвати, светлую зарю Ушас, но и жуткое существо, подобное Природе, пожирающей своих детей. Тогда ее именовали Дургой (Неприступной) и Кали (Черной). Ее многорукие изваяния, особенно распространенные на юге Индии, напоминают чудовищных мексиканских идолов.
Эта неоднозначность культа Шивы-Шакти была связана не только с попыткой представить непредставимое, изобразить сверхчеловеческое, но прежде всего с тем, что индуизм не отделял Бога от природы. Любовь и священный трепет рождались в подлинно религиозном переживании, в то время как обоготворение естественных сил влекло за собой замутнение нравственного сознания. Подобно тому как стихии не знают ни греха, ни добродетели, так Шива и Шакти нередко представлялись богами внеэтическими. В одном из текстов тантры этот релятивизм выражен с предельной ясностью:
Все равно, что друг, что враг;
Что дочь, все равно, что жена;
Все равно, что шлюха, что мать;
Что прачка, все равно, что брахманка,
Все равно, что лохмотья, что богатый наряд,
Что алмаз, все равно, что навоз;
Все равно, что ад, что рай;
Что грех, все равно, что заслуга18.
Точно так же в Китае пантеист Чжуан-цзы рассматривал мораль как второстепенную условность, изобретенную людьми для собственного удобства19.
Неудивительно, что подобные взгляды, пусть даже сильно смягченные, могли давать повод к злоупотреблениям. Уже в древности многие индусы смотрели на тантриков с отвращением и подозрительностью. И хотя обвинения против них чаще всего были основаны на непонимании, легко представить, как этот натуралистический и магический культ приводил к извращенным эксцессам, оргиям и демонизму.
В то время как религия Шивы и Шакти возвращала человека к обожествлению Природы, культ Вишну носил существенно иной характер.
Возник он тоже в глубокой древности, но в Ведах Вишну упоминается лишь вскользь. Предполагают, что он был богом солнца у одного из североиндийских племен. В конце I тысячелетия до н. э. его отождествили с рядом других туземных богов, в частности с Нараяной, богом предвечного Океана20. Поэтому Вишну стали изображать в виде юноши, покоящегося на кольцах исполинского змея, который плывет по бескрайним мировым водам.
Став одной из ипостасей Тримурти, Вишну, по существу, слился с Шивой и Брамой. «Нараяния» влагает в его уста следующие слова:
Я тот, кто достиг проявленья; вечный, я пребываю в небе; Затем в конце тысячи юг преходящий мир я снова вбираю, По завершении (срока) пребывания во мне всех существ, подвижных и неподвижных, Один я снова творю преходящий мир силою (знанья)21.