В этом учении мы слышим мотивы, знакомые нам еще из Упанишад. Кришна сам не отрицает, что откровение его - древнее, данное людям в далеком прошлом, но потом утраченное ими. Оно дает смертным силу подниматься над временным и устремлять свой взор в бессмертие.

Два пути, согласно Гите, ведут человека к истине: философское мышление (санхья) и мистическое самоуглубление (йога), и оба они приводят к одному, к адвайте, монизму, или отрицанию множественности/11/. Все бытие едино и объемлется Брахманом. Он есть единственная Действительность в полном смысле этого слова. Здесь Кришна вновь вторит Упанишадам. Он говорит:

Я тебе сообщу, что подлежит познанью.

Познавшие это достигают бессмертия.

Безначально запредельное. Брахман

Ни как Сущее, ни как Не-Сущее Его не определяют.

У Него везде руки, ноги,

Везде глаза, головы, лица,

Все слыша, все объемля,

Оно пребывает в мире;

Качествами всех чувств сверкая,

Ото всех чувств свободно,

Бескачественное качествами наслаждается,

Все содержащее, лишенное связей,

Вне и внутри существо недвижное,

Все же в движении,

Оно по своей тонкости непостижимо,

Оно далеко и близко,

Нераспределенное в существах,

Оно пребывает как бы распределенным.

Подобает знать:

Оно носитель существ, пожиратель-производитель /12/.

Здесь учение Кришны пытается преодолеть трудность, возникшую в Упанишадах. На вопрос: как мог Абсолют быть и Творцом, Ишварой, - кришнаизм отвечает: мир есть результат творчества, результат действия, но действует не сам по себе Брахман, а Его "частица". Она созидает миры и вливается в них живительной силой, духовной энергией/13/. Но противоречие этим ответом не снимается. С одной стороны, Гита провозглашает по - прежнему адвайту, а с другой, говорит о какой-то "частице". Сверхличное Божественное Начало превращается в личное, в творящего Бога. Но Гита идет еще дальше этого предвосхищения идеи Логоса. По ее словам, Бог, спускаясь еще ниже, в саму природу, становится Душой мира: Войдя в землю,

Я существа поддерживаю силой.

Я взращиваю все растения, став вкусоносящей Сомой,

Став огнем Вайшванарой, в тела живых входящим,

Я перевариваю четверовидную пищу.

Сияние от солнца исходит и весь мир озаряет,

Так же от луны, от огня. Знай, это мое сияние.

В сердце каждого Я пребываю /14/. Бог есть лоно, на котором покоится мир. Он - его начало и конец. Выше меня нет ничего...

Все на мне нанизано, как жемчуг на нити.

Я - вкус воды... Я - блеск луны и солнца,

Я - во всех ведах живоносное слово,

Звук в эфире, человечность в людях,

Я - чистый запах в земле, в огне, сиянье,

Жизнь во всех существах.

Я - подвижников подвиг, я - вечное семя существ...

Ибо не я в них, а они во мне постигли это /15/.

В этих словах Бога как будто бы провозглашается пантеизм - всебожие. Но пантеизм этот - своеобразный. "Не я в них, - говорит Кришна, - а все во мне". Божественная сила - не только внутренняя, имманентная энергия природы, она превышает природу и несоизмерима с ней.

Во всем, казалось, следуя брахманизму. Гита тем не менее делает в сравнении с ним шаг вперед. Она перестает удовлетворяться лишь "отрицательным богословием", а открывает личного Бога, Которому поклонялся мир во дни своей юности. Этот Бог все проникает Своей силой, жизнь и мир заключены в Нем.

x x x

Кришна утверждает, что во все периоды истории, когда человечество оказывается в духовном кризисе, когда ослабевает закон и воцаряется беззаконие. Бог "создает Себя Сам для спасения праведных и для гибели злодеев"/16/. Так приходит он к людям "из века в век". Это учение возвышенно и прекрасно. Здесь мы уже видим не равнодушное Не-Сущее, безмерно превосходящее ничтожество человека, а поистине Бога Живого, Бога - Спасителя и Отца людей. Но, с другой стороны, индийцы готовы были во всех божествах и мифических героях видеть аватаров Бога, т. е. его воплощения. Отсюда стремление к бесконечному умножению числа богов, поклонение которым в массах немедленно принимало самые грубые формы.

Арджуна, по-видимому, сам чувствует эту опасность: нельзя же, в самом деле, обожествить все! Человеку нужны очерченные грани, нужны прямые указания, нужны символы и образы. Иначе Бог ускользнет от него как обманчивый туман,

И витязь дерзает молить Кришну явить себя в своем подлинном облике, какой только доступен восприятию смертного.

"Да будет! - восклицает Кришна. - Нет числа моим проявлениям".

И он разворачивает перед духовным взором человека все многообразие Вселенной. Все это - Он! Атман и бог солнца Вишну, ветер и мудрец Брихаспати, слон и поток Ганга, птица и бесконечное Время, правда и речь.

Все, что мощно, правдиво,

Крепко, прекрасно, постигни,

Из частицы Моего могущества возникло.

Но к чему тебе это множество знаний, Арджуна?

Утвердив весь этот мир преходящий,

Частицей себя Я пребываю /17/.

Но Арджуне этого мало. Он жаждет узреть божие величие и насладиться им. "Яви мне себя, Непреходящий, владыка Йоги!".

И внезапно с Кришной происходит чудесная перемена. Перед Арджуной вырастает чудовищная фигура исполина. Сверкая "ярче тысячи солнц", с бесчисленными ликами, со множеством уст и очей, переливаясь в неземном убранстве, высится Он перед подавленным человеком. В нем мелькают и проносятся бесконечные миры. Это - грозный Хронос, поглощающий Вселенную, в нем сталкиваются жизнь и смерть, движение и покой, мрак и свет, его огненные глаза пылают, из чудовищных зевов торчат исполинские клыки Времени, на которых повисли те, кому суждено погибнуть. Арджуна видит, как род человеческий стремится к палящим устам Вечного...

Кошмарное видение подавляет человека, вызвавшего его; ему кажется, что он будет немедленно испепелен божественным огнем. "Я не могу узнать сторон, - вопит он в ужасе, - не нахожу спасения. Будь милостив, богов Владыка, Обитель мира!"

Это одно из самых величественных и волнующих мест в Гите. Не случайно именно оно пришло на ум Роберту Оппенгеймеру, "отцу атомной бомбы", когда первое термоядерное чудовище потрясло небо и землю. Устрашающие слова гремят над смертным:

Я, Время, продвигаясь, миры разрушаю,

Для их погибели здесь возрастая.

И без тебя погибнут все воины, стоящие друг против друга

В обеих ратях...

Рази не колеблясь!

Но Арджуна уже больше не может вынести этих слов и этого зрелища, как Фауст, призвавший дух земли, но потом сам ужаснувшийся его виду. Он умоляет Кришну принять прежний облик. И тысячерукий огненноглазый колосс исчезает, а перед Арджуной - опять его друг и наставник Кришна...

Великолепная в художественном отношении сцена "преображения" тем не менее наглядно показывает, насколько индийская мысль была бессильна освободиться от демонолатрии, от мании чудовищных образов, навеянных туземной культурой. Ничего, кроме страха, не испытывает Арджуна в момент преображения. Древний голос язычеств звучит в одиннадцатой песне, страх перед неумолимой Судьбой, отчаяние перед всепожирающим Временем. О, во сколько раз более был прав Моисей, запретивший изображать божество, чем тот, кто, попытавшись описать его сверхчеловеческую природу, измыслил фантом с бесчисленными руками и ногами, бесформенный, с окровавленными пастями, терзающими обреченные жертвы. Нет, это не Бог! Это - темная, разрушительная, демоническая сила, вызванная заклятием из бездны. Но, к счастью, в Гите это видение возникает лишь на миг, и вот снова - Бог является "в кротком своем виде" и утешает человека.

Арджуна продолжает спрашивать, ибо главная цель его - практическая: он хочет разрешить свои жизненные сомнения. "Достоверно скажи мне то, что я достигну спасения", - просит он Кришну.

И Кришна вновь и вновь повторяет главный тезис брахманизма: познание Высшего есть путь к спасению, оно и есть само спасение. Тот, кто обретает Атмана, освобождается от уз морали. Даже совершив убийство, он к нему непричастен. Он выше всего земного и всех временных целей. Он свободен и от культа. Мудрость есть высший культ. Нет ничего, что привязывало бы его к этому миру.