А потом, когда слезы кончились, Катя вытерла лицо и пошла в туалет, где долго с остервенением умывалась, отгоняя воспоминая.

Прошлое! Прочь — прошлое! О, как иногда трудно возвращаться. Порой воспоминания жалят страшнее самых ядовитых змей. В самое сердце. В самую точку сознания…

Холодная вода из крана пахла хлоркой, но как раз резкий запах и привел Катю в сознание. Она вытерлась полотенцем и настороженно уставилась в зеркало, ожидая ехидных замечаний внутреннего голоса.

"Ну, давай, скажи мне, что я расклеилась, как последняя дура, — подумала она, — скажи, что я веду себя, как псих ненормальный. Как истеричка. Реву тут!"

Но голос не появлялся. Видимо, решил, что и без него обстановочка та еще.

— Надо поработать. — Шепнула Катя своему отражению в зеркале.

Она вышла из туалета, вернулась в кабинет и несколько минут стояла, в нерешительности, поглядывая на большущее зеркало.

И приняла решение.

Надела пальто, перчатки, захватила сумочку и вышла из кабинета, закрыв дверь на замок. Катя спустилась на первый этаж, оставила ключи в регистратуре и покинула больницу.

А затем — на автовокзал.

3.

Забавно.

В салоне автобуса стоял тяжелый запах перегара. По полу растеклись лужицы (Воды? Водки? Пива?), под ноги выкатилась пустая бутылка "Клинского Светлого". Всюду между сидений торчали пустые пакеты из-под чипсов, креветок и бог знает чего еще. А водитель, усмехаясь, сказал:

— Выпускников вез! День встречи, мать его! Весь автобус мне загадили! Но весело!

Благо, свободных мест хватало. Рейсом из Полярного во Вьюжный ездили мало. А утром, в самом начале рабочего дня в салоне не набралось и десятка пассажиров.

— Дайте-ка… — водитель прошел по салону с большим черным пакетом для мусора, собрал бутылки, недоеденные бутерброды и пластиковые тарелки, незлобно проклиная сквозь зубы нерадивых выпускников сколько-то-там-летней-давности. Водитель дымил дешевой сигаретой, воздух в салоне сделался совсем невыносимым — от алкогольно-табачной смеси даже слегка защипало в глазах.

"Что я тут делаю, — подумала она внезапно, — какого лешего меня сюда занесло?"

Внутренний голос — как бы он был сейчас необходим — предательски молчал.

Обычно Катя старалась не совершать диких, безумных поступков. Нельзя же в полной мере таковым считать ее поездку в Москву в семнадцать лет — получив первую стипендию в университете Катя в тот же вечер купила билет на плацкарт и умотала в столицу, не зная, где будет ночевать, что есть и когда вернется обратно. Или ту ночь, когда она потеряла девственность — просто накатило желание, с которым нельзя было совладать, и она схватила Илью (о, беловолосый мальчуган!) за шиворот и затащила прямо в сто двадцатую аудиторию на третьем этаже университета. Наверное, более дикий поступок — это отсутствие презерватива, но тогда об этом никто из них двоих не задумывался. Но студенческие годы растворились, оставив лишь следы на покрывале воспоминаний, где-то там, далеко, а Катя надеялась, что хотя бы немного поумнела с тех лет. Или набралась жизненного опыта, чтобы в достаточной мере оградить себя от безумных поступков. Выходит, что это не так. Может быть, самоубеждение и крепкая штука, но стоит ударить ее посильнее — и развалится, словно гнилой деревянный забор.

"А я и есть насквозь прогнивший забор. С виду, вроде, ничего, а внутри вся из трухи и пепла. Стою, никого не трогаю, и молюсь только, чтобы проходящие мимо не задели ненароком, а то рассыплюсь, и ветер понесет мои высушенные внутренности, мои мысли, эмоции, воспоминания"

"А, может, своим безумным поступком ты начнешь строить новый забор? Лучше прежнего? Хороший бетонный забор, крепкий, высокий. Он тысячу лет простоит, если, конечно, сил хватит достроить".

Внутренний голос в кои-то веки сказал что-то дельное, а главное — вовремя… по крайней мере, она прислушалась. И улыбнулась собственному отражению в зеркале заднего вида.

Ветер швырял в окно охапки сухого мелкого снега.

Когда автобус заурчал и тронулся, Катя почувствовала волну странного облегчения, зародившуюся где-то в глубине и стремительно разлившуюся по всему телу. Словно цунами, мощно и безжалостно, облегчение разрушило хрупкие границы сомнения. Даже если и возникали мысли о том, что, мол, неправильно, что стоит повернуть назад, вернуться в больницу, продолжить работу, то теперь Катя ни о чем больше не жалела. Разве что о том, что не захватила с собой еще пару зеленых тетрадей Кирилла.

Она прислонилась виском к холодному стеклу и закрыла глаза. Смотреть на улицу не хотелось. Катя предпочла погрузиться в мутный поток собственных мыслей и противоречий.

От Полярного до Вьюжного на автобусе — сорок минут.

А пешком? А ночью? А по снегу? С рюкзаком за плечами. Любуясь северным сиянием. И размышляя о мечте.

Водитель включил радио.

А есть ли мечта у Кати? Какая-нибудь всеохватывающая, запредельная мечта? Такая, чтобы не стыдно было думать о ней, обсуждать, рассказывать знакомым… и, конечно, стремиться к ней. Чтобы мечта заполняла всю ее сущность, чтобы трогала ее мысли, чтобы появлялась во время завтрака, во время работы, в душе, в туалете, в момент занятия сексом, в кинотеатре, по дороге домой, когда смотрела бы телевизор, общалась бы с друзьями, писала смс, чистила зубы, смотрела на свое отражение в зеркале, бродила по супермаркету, ложилась спать, закрывала глаза, погружалась в сон. Чтобы, в общем, мечта была всегда при ней. И стремление достигнуть ее не угасало, а, наоборот, становилось все сильнее и сильнее с каждой минутой.

За спиной кто-то завел разговор по телефону.

Наверное, нет такой мечты. Может быть, пока нет, а, может, не будет совсем. Есть цели — ну, человеческая порода такова, что даже едва родившийся ребенок ставит перед собой какие-то задачи. А вот мечты… мечты нет.

Катя и не заметила, как погрузилась в окружающие ее звуки, словно накрылась с головой теплым ватным одеялом. И задремала.

А разбудил ее водитель. Он громко сообщил, что остановка, мол, конечная, и дальше автобус не поедет. Разве что обратно, в Полярный, да и то через полчаса, не раньше.

Катя открыла глаза и увидела за окном серое небо. В груди вновь зашевелилось сомнение. Как-то вдруг захотелось бросить все, подождать на вокзале полчаса и вернуться обратно, на работу. Иногда она становилась такой трусихой…

Впрочем, чтобы она там не думала, а ноги сами вынесли из автобуса. Катя вдохнула морозный воздух и огляделась.

— Куда едем, девушка? — тут же возле Кати оказался таксист-шабашник в большой кроличьей шапке с ушами.

— Эй! Разве не видишь, она со мной! — тут же вмешался еще один таксист, бряцая ключами на цепочке, — так куда мы, красавица?

К ним спешил еще и третий — маленький, розовощекий кавказец.

Ковровая бомбардировка таксистами в действии.

— Пятьдесят рублей до "Северного сияния" — наобум бросила Катя, пытливо заглянув в глаза обладателя кроличьей шапки. В Полярном пятьдесят — это нормальная такса. Если учитывать, что из одного конца города в другой — чуть больше двух часов пешком.

— Семьдесят, — уверенно сообщил тот.

— Издеваетесь?

— Ну, хорошо. Шестьдесят!

— Пятьдесят. — Уверенно сказала Катя, — я же из Полярного приехала, а не из Москвы.

Обладатель кроличьей шапки обреченно кивнул и направился к серой "Волге", стоявшей неподалеку.

Катя почувствовала, что сомнение в груди не просто нарастает, а захлестывает сознание, превращается в панику, в страх.

"Не может же все быть так просто — подумала она, — вот так взять и найти девушку, которой не существует!"

Она вдруг вспомнила, как первый раз в жизни приехала в Мурманский медицинский институт. Стоило увидеть огромное пятиэтажное здание, мраморные колонны, высокие ступени, крепкие деревянные двери — как ноги сами собой едва не повернули назад. А в груди — прямо как сейчас — закипел страх, кричащий, словно морской пират во время дикого шторма: "Поворачивай! Поворачивай, кому говорю!". О, каких же усилий ей стоило преодолеть миллион ступеней, взяться за металлическую ручку и открыть гигантскую дверь. Одной ей было известно, как дрожали колени и тряслись руки в тот момент. И внутренний голос (мерзавец появился уже тогда) вопил, надрываясь, испуганно. Но стоило войти внутрь, и наступила тишина и пустота. И даже легко стало, словно тело взяли и наполнили гелием.