В обществе, где он вырос, любовные романы принимались как нечто само собой разумеющееся. Начало моде на них положил сам король, будучи еще принцем Уэльским, когда открыто стал отдавать предпочтение обществу прекрасной Лили Лэнгтри, за которой последовала череда других красавиц.

Сколько помнил Дрого, увеселения в «Котильоне» планировались с учетом романов гостей. Он не мог припомнить, сколько ему было лет, когда он понял, что и у матери тоже были особые друзья, по временам жившие в «Котильоне». Всегда был кто-то вроде Гарри, чтобы сопровождать ее на прогулках, быть ее партнером во время игры в бридж, льстить ей и утешать.

Эмили считала естественным, что у Дрого были любовные связи и что особа, являющаяся его фавориткой в данное время, должна быть приглашаема на каждый прием и раут, пока острота увлечения не пройдет и место этой дамы не займет другая.

В жизни Дрого было много женщин. Некоторые из них получали одобрение матери и ее друзей, но были и другие, отношения с которыми он держал в секрете, встречался с ними только в Лондоне и не упоминал о них, когда бывал в «Котильоне».

Его влюбленность в Лили, по мнению матери и ее друзей, была просто выражением его хорошего вкуса. Лили принадлежала к их кругу. Была одной из них. Она была персоной грата в «Котильоне». Но как должное принималось и то, что рано или поздно он женится. Его мать часто упоминала об этом.

— Я поселюсь на покое в Дауэр-Хаус. Очень жаль расставаться с «Котильоном», но все же будет забавно побыть для разнообразия хозяйкой самой себе. Я смогу тогда поехать в Индию. Вот уже несколько лет, как я собираюсь принять приглашение этого славного магараджи, но все никак не выберу время. Мне необходимо побывать и в Америке — Вандербильды постоянно приглашают. И конечно, у меня будет свой дом в Лондоне, и, может быть, иногда я смогу вас там принимать.

По тону, каким это говорилось, и по улыбке на губах матери он понимал, что она под этим подразумевала. И хотя тогда у него на примете не было никого, на ком он хотел бы жениться, он чувствовал смутное отвращение при мысли о том, что, не успев еще жениться, он уже должен готовиться к тому, чтобы изменять.

Они дошли до пруда с водяными лилиями. Корнелия стояла и смотрела на воду, опустив голову, и широкие поля шляпы не позволяли ему видеть ее лицо.

— Красиво, не правда ли? — спросил он.

— Да, очень, — ответила она.

Как они смогут вытерпеть друг друга целую жизнь, вдруг спросил себя он. Неужели у нее нет ни характера, ни интересов? Он был готов к тому, что будет жалеть ее, но теперь чувствовал только раздражение. Впрочем, Лили права. Он даст ей знатное имя и высокий титул. Пусть довольствуется этим.

— Ну, если вы уже посмотрели на пруд, может, вернемся? — резко спросил он.

Корнелия сдержала готовые вырваться у нее слова. Из-за того что ее голова была опущена, герцог не видел, как жарко вспыхнули ее щеки. Когда они вернулись на то место, где все еще продолжали сплетничать герцогиня и Лили, он оставил Корнелию с ними и направился к дому.

Лили в некоторых вещах была глупа, но только не там, где на карту были поставлены ее собственные интересы. Поняв, что Дрого нервничает и что у него может возникнуть желание уклониться от осуществления задуманного ею плана, она постаралась лишить Корнелию возможности раздражать его.

Лили-позаботилась, чтобы они виделись каждый день, но никогда не оставались наедине. Их помолвка, естественно, была гвоздем сезона. Жениха и невесту приглашали на приемы, обеды и ужины, а дом лорда Веллингтона переполняли визитеры.

Лили управляла всем этим с исключительным искусством. Хотя Корнелия жаждала побыть наедине с герцогом и молилась о возможности поговорить с ним подальше от чужих ушей, подслушивающих каждое произносимое ею слово, она не могла понять, как получается, что, видясь каждый день, они с герцогом так же мало знают друг друга, как и в тот первый вечер, когда танцевали в Лондондерри-Хаус. Хотя герцог был всегда рядом, Корнелии казалось, будто их разделяет пучина, по глубине и ширине превосходящая Ирландское море. Дни проходили словно в каком-то тумане, сквозь который ей никак не удавалось соприкоснуться с реальностью.

Еще были примерки у портных, целые часы, когда ей приходилось стоять неподвижно, пока на ней что-то закалывали булавками. Надо было выбирать шляпки, нижнее белье, ночные рубашки, туфли, сумочки, перчатки и чулки. Ей стало казаться, что у нее больше нет ни собственной воли, ни мыслей. Все решала за нее тетя Лили. Только когда они оставались одни с Вайолет, она могла быть собой, могла разговаривать естественно и высказывать то, что было у нее на сердце.

— Я все время думаю, что это скоро кончится, Вайолет, — сказала она. — Я едва могу в это поверить, разве что когда спускаюсь вниз и смотрю на эти горы свадебных подарков. Я выйду замуж и тогда буду одна с его светлостью.

— Вы очень устанете, мисс, если будете так много выезжать. Вам обязательно ехать на этот бал сегодня вечером?

Да, наверное, — ответила Корнелия, — но я и сама этого хочу. Хочу увидеть его светлость. Мы с ним танцуем, но во время танца разговаривать трудно, а потом, Вайолет, я при нем ужасно застенчива. В Ирландии я была другой. Я так много говорила, что меня называли болтуньей. Я не стеснялась папиных друзей, когда они приходили к нам в гости. Я помню, как они шутили со мной и как я их смешила. А здесь друзья тети Лили разговаривают о непонятных мне вещах, о людях, которых я не знаю. И если я пытаюсь участвовать в разговоре, они выкатывают на меня глаза.

— А вы вполне уверены, что хотите выйти замуж за его светлость, мисс?

Корнелия с удивлением посмотрела на Вайолет:

— Конечно, Вайолет. Я же тебе говорила, как сильно люблю его. Когда он входит в комнату, у меня перехватывает дыхание, а потом всю меня вдруг пронзает какое-то чудесное ощущение. Даже просто находиться рядом с ним — это райское блаженство.

— Надеюсь, вы будете счастливы, мисс, — негромко проговорила Вайолет.

— Я знаю, что буду счастлива, — уверенно ответила Корнелия. Она взглянула на бриллиантовое сердечко у себя на пальце. —, Сердце… — тихо сказала она. — Его сердце, и он отдал его мне. Вайолет, мне повезло, необыкновенно, невероятно повезло.

Вайолет как-то странно кашлянула и, отвернувшись, стала прибираться в комнате.

Корнелия с мечтательным выражением на лице продолжала говорить — больше с собой, чем с Вайолет:

— Меня страшит мысль о том, что мне придется заботиться о «Котильоне» и о большом доме в Лондоне, но потом я вспоминаю, что рядом со мной будет он. А значит, бояться абсолютно нечего, разве что его самого. Иногда он пугает меня — когда выглядит сердитым или скучающим. Я наблюдала за ним вчера вечером во время ужина и вдруг поняла, что ему, как и мне, очень хочется, чтобы мы сидели не здесь, не в окружении всех этих людей, а совсем одни, где-то в другом месте, где можно разговаривать, где нет шума, нет болтовни, нет оркестра.

— Вы сказали его светлости, что вы его так любите, мисс? — спросила Вайолет.

— Нет, конечно нет, — ответила Корнелия. — Мне бы не хватило смелости выразить такие вещи в словах. Но я думаю, он это знает. Может быть, он тоже застенчив, потому что не говорит со мной о любви. Но он просил меня стать его женой, а это самое важное, о чем мужчина может просить женщину, которую любит.

— О, мисс, мисс! — воскликнула Вайолет, но Корнелия не обратила на это никакого внимания.

— Тетя Лили все время повторяет, как мне повезло, — продолжала она. — Рассказывает, какие праздники я должна буду устраивать в «Котильоне» и в Лондоне. Показывает мне девушек, пытавшихся выйти замуж за герцога, но не добившихся его внимания. Она думает, я не понимаю, как мне посчастливилось. А я понимаю. Просто мне трудно выразить свою благодарность в словах. Я не могу говорить с ней о том, что у меня на сердце, как не могу говорить об этом с его светлостью.

— Если хотите послушаться моего совета, мисс, то живите своей жизнью и делайте то, что вам хочется делать, а не то, что считает нужным ее светлость.