Он прошелся вдоль колоннады, опоясывающей огромный перистиль, затем увлек за собой Бомилькара к фонтану, звучно разбрасывающему струи:

– Ни одна живая душа не должна нас услышать. – (Бомилькар слушал с напряженным вниманием.) – Массива должен уйти из мира живых.

– Здесь? В Риме?

– Да. В ближайшие семь дней. Если Массива доживет до голосования в сенате, наша задача – сделать так, чтобы до этого не дошло. Со смертью Массивы не будет голосования. Это даст нам время. Но если доживет…

– Я сам убью его в таком случае, – заявил Бомилькар решительно.

– Нет! Нет! Убийца должен быть римлянином, – решительно возразил Югурта. – Твоя забота – отыскать такого убийцу.

– Но, мой царь, я не знаю и не понимаю этой страны, – признался Бомилькар. – Как я найду нужного человека? Здесь никому невозможно верить.

– Попроси своих агентов. Наверняка найдется хоть один, кому ты веришь.

Бомилькар задумался на мгновение, дернул себя за короткую бородку.

– Агеласт, – произнес он. – Марк Сервилий Агеласт. Человек, который никогда не улыбается. Его отец – римлянин, и сам он родился здесь, но в груди его бьется сердце матери-нумидийки. Он поможет нам.

– Иди и сделай, – произнес Югурта совершенно по-римски и ушел в глубину сада.

– Здесь? В Риме? – озадаченно переспросил Агеласт.

– И быстро. Не позднее чем через неделю. Как только сенат проголосует за Массиву, в Нумидии начнется гражданская война. Югурте не позволят уехать, ты же понимаешь. Даже если он захочет, гетулы не допустят этого…

– Что за странная идея – искать в Риме наемного убийцу?

– Тогда сделай это сам, – сказал Бомилькар.

– Я не смогу, – буркнул Агеласт.

– Да что ты говоришь! В таком большом городе обязательно найдется человек, способный убить за хорошее вознаграждение.

– Конечно это так. Например, половина здешних бедняков. Но я не вхож в их общество. Я не умею с ними общаться. Не могу же я подойти к первому попавшемуся оборванцу, позвенеть у него под носом золотом и попросить прирезать нумидийского царевича! – простонал Агеласт.

– Почему? – поинтересовался Бомилькар.

– Потому что ему куда проще выдать меня городскому претору, вот почему.

– А ты сразу не плати. Покажи золото для начала. Заплатишь потом, – посоветовал Бомилькар. – Здесь все имеет свою цену, все можно купить.

– Может быть, ты и прав, – задумчиво произнес Агеласт. – Что касается меня, то я не готов проверить твою теорию на практике.

И переубедить его оказалось невозможно.

Все говорили, что Субура – это настоящая клоака Рима, поэтому Бомилькар, одетый как можно менее приметно, направился в Субуру. Ни один раб его не сопровождал. Как всякого именитого гостя, его, конечно, предупредили, чтобы он никогда не ходил в долину северо-восточнее Римского форума. Теперь он понял почему. Не потому, что аллеи Субуры были ýже аллей Палатина, а здания здесь были такими же высокими, как на Виминале и верхнем Эсквилине.

Нет. Что с первого же взгляда отличало Субуру – это люди. Их было куда больше, чем когда-либо видел Бомилькар. Люди – повсюду. Они высовывались из тысячи окон, визгливо крича что-то друг другу. Они протискивались сквозь запрудившую тротуары толпу. Движение здесь было медленным, словно по улице ползла громадная змея. Эти люди вели себя грубо и агрессивно. Они плевали, мочились, освобождали кишечник, где только находили свободное место. Они были способны мгновенно затеять драку с любым, кто посмотрит на них косо.

Везде жуткая грязь, повсюду потрясающая вонь. Перемещаясь из цивилизованного Аргилета в Субурский коридор, как называлась центральная улица Субуры, Бомилькар был не в состоянии различить что-либо, кроме вони и грязи. Сквозь обшарпанные стены зданий нечистота просачивалась ручьями, как будто кирпичи и дерево, из которых были сложены здешние дома, лепились друг к другу грязью. Для чего было в прошлом году прилагать нечеловеческие усилия, спасая эти кварталы от огня? Бомилькар не переставал удивляться этому. Лучше бы здесь все выгорело дотла. Никто и ничто в Субуре не заслуживает спасения! Углубляясь все дальше, он внимательно следил, как бы не сбиться с Большой Субуры – так теперь называлось продолжение главной улицы. Если его занесет в какой-нибудь боковой проулок, он никогда уже не найдет отсюда выхода. Отвращение постепенно сменялось удивлением. Нумидиец увидел оживленных, довольных и непонятно почему веселых жителей.

Он услышал речь – смесь латинского, греческого и арамейского. Жаргон, которого, наверное, не понял бы никто, кроме здешних обитателей. Сколько Бомилькар ни ходил прежде по Риму, нигде он не слышал такого говора.

Повсюду имелись лавчонки и маленькие закусочные, распространяющие острый запах, где, вероятно, шла бойкая торговля. Наверное, у людей в Субуре водились деньги. Пекарни, мясная кулинария, харчевни, где можно глотнуть вина, забавные крохотные лавчонки, торгующие всем на свете (как показалось Бомилькару, когда он мельком заглянул в полумрак одной из них) – от кусков бечевы до кухонных горшков, ламп и сальных свечей. Однако выгоднее всего было торговать продуктами: по крайней мере две трети лавок предлагали съестное. Имелись тут и мастерские. Бомилькар слышал грохот прессов, жужжание шлифовальных колес, перестук ткацких станков. Все эти шумы исходили из узких дверных проемов или же из боковых аллей и безнадежно смешивались с гамом сдаваемых в аренду многоэтажных домов. Как можно было здесь выжить?

Даже маленькие площади на главных перекрестках были заполнены народом. Бомилькар поразился: как им удается купаться в фонтанах, да еще и унести домой кувшины с водой? Цирта – город, которым нумидиец необычайно гордился, – по сравнению с Римом выглядела просто большой деревней. Даже многолюдной Александрии, подозревал он, далеко до людского муравейника Субуры.

Все происходило здесь внезапно – перед Бомилькаром развертывались, как в театре, целые сценки. Вот мужчина стегает нагруженного осла, женщина лупит капризничающего ребенка. Повсюду бурная – пожалуй, даже слишком бурная – жизнедеятельность. Но тусклые помещения таверн на перекрестках были оазисами относительного покоя. Крупный мужчина в расцвете сил, Бомилькар наконец решился – он зайдет в одну из них. Наверное, ничего более подходящего ему не найти. В конце концов, он пришел в Субуру отыскать римлянина-убийцу. Следовательно, требуется отыскать такое место, где он может завести разговор с кем-нибудь из местных.

С Большой Субуры он свернул на улицу Патрициев, ведущую на холм Виминал, и увидел таверну на углу открытого треугольного пространства. Там улица Патрициев переходила в Малую Субуру. Судя по размеру алтаря и фонтану, это был очень важный перекресток. Наклонив голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, нумидиец переступил порог таверны. Все лица – а их было не меньше пятидесяти – повернулись к нему и словно окаменели. Шум мгновенно стих.

– Прошу прощения, – произнес Бомилькар, стараясь казаться спокойным.

Он быстро искал глазами вожака. Ага! Вон там, в дальнем левом углу! Когда первый шок от появления темнокожего незнакомца прошел, именно в этот угол полетели вопрошающие взгляды. Судя по лицу, вожак был римлянином, не греком. Мужчина небольшого роста, лет тридцати пяти. Бомилькар обернулся, посмотрел прямо на него. Заговорил, сожалея о том, что приходится прибегать к греческому. С римлянином нумидиец предпочел бы общаться на латыни, но, к сожалению, говорил на этом языке недостаточно бегло.

– Прошу прощения, – повторил Бомилькар. – Кажется, я забрел на чужую территорию. Я искал таверну, где можно было бы посидеть, выпить вина. Пока шел – ужасно захотелось пить.

– Приятель, это частное заведение, – ответил вожак на ужасном, но более-менее понятном греческом.

– А нет ли здесь общественных таверн? – поинтересовался Бомилькар.

– Только не в Субуре, приятель. Это не твой круг. Возвращайся на Новую улицу.