– Слушай, брат, ты прав, – сказал рядовой Хэтчер. – Ты честный, хоть и офицер. Как насчет того, чтобы за это выпить?

Он хотел встать, но я удержал его.

– У меня есть бутылка. Во всяком случае, полбутылки.

Мы вдвоем выпили, а Мери отказалась, так как нечем было разбавить.

– Вы сказали, что в тридцатые годы провели какое-то время в Китае, – сказал я. – А Китайскую войну вы тоже видели?

– Видел разграбление Нанкина. Такое не забывается.

Взгляд Хэтчера посерьезнел, а лицо утратило жизнерадостное выражение. Мери посмотрела на солдата с интересом, но промолчала.

Взволнованным, как у Старого Морехода, голосом Хэтчер начал свой рассказ:

– Наш корабль перевозил пассажиров вверх по реке из Нанкина в Ханькоу. Большинство из них были европейцами: британцы, французы, русские и немного американцев, решивших выбраться из Нанкина, пока еще было можно. Дело было зимой 1937-го. Мы снарядили корабль в последнее плавание – не знали, что оно станет последним, но так получилось, и не смогли достать провизию для пассажиров. Мы стояли на рейде возле Нанкина с пассажирами на борту, и первый помощник выбивался из сил, чтобы достать для них провизию. В Нанкине было сколько угодно продовольствия, но япошки наложили на него лапу.

На следующий день первый помощник взял с собой в город меня и еще пятерых парней, владевших оружием. Мы у него были вместо телохранителей. Я навсегда запомнил, как мы шли вдоль стены к городу. Я много чего потом повидал в Европе, но такого ни разу не встречал. Вдоль стены, протянувшейся на несколько миль, с обеих сторон громоздились трупы умерших от истощения людей, связанные по нескольку и брошенные как попало. Больше я нигде не видел, чтобы с человеческими телами обращались хуже, чем с вязанками дров.

Мери побледнела, а глаза ее стали еще больше и ярче.

Заметив это, Хэтчер сказал:

– Извините меня. Напрасно я разболтался. Но вы зато теперь понимаете, почему к концу войны я хочу добраться до Тихого океана. Немцы не вызывали во мне такой ненависти, может, потому, что я ни разу не видел нацистского концлагеря.

– Вы сумели достать еду для своих пассажиров?

– Да, связались с одним дельцом с черного рынка. Он, кстати, был белый, представляете? Но имел связи с желтопузыми. Насколько я понимаю, он контролировал в городе почти все запасы риса и потому запросил монопольную цену. Первый помощник в конце концов раздобыл около пятидесяти мешков, но они не пошли нам на пользу.

– Почему?

– Однажды, когда мы плыли вверх по реке, японцы стали бомбить нас. Почти все спаслись, но корабль сгорел чуть не дотла. Черт знает каких усилий нам стоило вернуться в Шанхай! После этого я и убрался из Китая. – Хэтчер усмехнулся. – Думал, навсегда, но уже почти год меня не оставляет чувство, что я снова там. Хотел бы я встретиться с желтопузым коротышкой, сбросившим ту бомбу!

Мимо нас по коридору проходил Андерсон. Я предложил ему выпить, и он зашел. Я предложил сходить в клубный вагон за содовой для Мери, но Андерсон отнесся к моей идее с сомнением.

– Вряд ли там что-то есть. В Канзасе сухой закон.

– Мне вполне достаточно, – успокоила меня Мери.

О себе я этого сказать не мог. Мы сосредоточили усилия на моей пустеющей бутылке. Андерсон выпил немного и отправился назад к мисс Грин. Проводник стал стелить нам постели, и Мери пошла к дамам Тессинджер, а мы с Хэтчером в мужскую курилку.

Наклонившись, он заплетающимся языком прошептал мне на ухо:

– Тот жирный парень твой друг?

– Нет, мы познакомились сегодня в поезде.

– А как его фамилия?

– Андерсон. Он торгует нефтью.

– Говоришь, фамилия Андерсон? Говоришь, торгует нефтью?

– Ты с ним знаком?

– Не уверен, – пробормотал Хэтчер, – но может, и знаком. А если знаком, то будет очень занятно.

– Что ты имеешь в виду?

– Да так, просто парень он занятный, и нефтяной бизнес меня всегда занимал.

Если бы у меня было другое настроение, отговорка Хэтчера заинтриговала бы меня и я бы попытался расспросить его поподробней. Но доброе виски, разлившись большущей волной, пульсировало в моем организме. На меня снизошло блаженство опьянения. Путешествие длиною в день и олимпийские высоты, на которые я вознесся, отделяли меня от гибели Сью Шолто й Бесси Ленд, казавшейся мне сейчас чем-то несущественным. А их изуродованные тела напоминали сломанных кукол из детских воспоминаний. Да и вообще, темный мир за окнами вагона утратил реальность. Я отчетливо видел лишь светлую движущуюся комнату, где выпивал с интересным собеседником, и отражение собственной глупой довольной физиономии в стекле.

Хэтчер достал смятый конверт из нагрудного кармана рубашки цвета хаки и теперь рылся в других карманах.

– Что потерял? – поинтересовался я. – Скажи, и ты это получишь.

– Да вот письмо, которое надо бы отправить. Но черт его знает, куда подевалась ручка.

Я протянул ему свою. Вынув из конверта два сложенных листка, он развернул их, и я увидел, что они густо исписаны. Положив на колени журнал, Хэтчер принялся писать на обратной стороне второго листка. Медленно шевеля губами, он будто произносил про себя слова, чтобы не сделать ошибки. Умей я читать по губам, я бы узнал содержание приписки и, возможно, смог бы спасти ему жизнь.

Закончив, он положил дописанное письмо в конверт и вернул мне ручку. Я заметил, что на конверте уже есть марка, адрес и пометка «Авиа».

– Надо было давно отослать подружке, – объяснил он. – Не знаешь, можно отправить прямо из поезда или только с почты на станции?

– В клубном вагоне есть почтовый ящик. Висит на стене, стеклянный, между письменным столом и баром.

– Спасибо. – Он запечатал конверт и вышел. Но через несколько минут вернулся с бутылкой виски. Письмо он держал в другой руке.

– Твое виски кончилось, – сказал он, – попробуй теперь моего.

Отдав мне бутылку, он опять ушел. Судя по незнакомой мне этикетке, в бутылке был «Отборный марочный бурбон пятилетней выдержки, крепостью 90 градусов, изготовленный в Кентукки». Я счистил сургуч и вытащил пробку, использовав штопор из перочинного ножика. Мне показалось, от бутылки завоняло плохо очищенным машинным маслом, но, отбросив сомнения, я налил себе немного в бумажный стаканчик. Вкус у напитка не был изысканным, но жидкость согревала, а прочее в моем состоянии было в общем-то безразлично.

Хэтчер вернулся, опустив письмо в клубном вагоне, и спросил, как мне понравилось его виски.

– Жуть, – сказал я, – но я пил и хуже.

Сделав первый глоток, он поморщился:

– Правда жуть. С этой нехваткой спиртного приходится покупать, что найдешь, но парень, который продал мне этот бурбон, сказал, что он настоящий, марочный. И заплатил я ему дай боже!

– Жаль, я не захватил побольше из Чикаго, – сказал я, – забыл про штаты с сухим законом. Слушай, может, у Андерсона есть еще? Схожу узнаю.

Андерсон сидел с мисс Грин в полутемном купе в противоположном конце вагона. Устроившись рядышком, они глядели друг на друга с глупым видом, будто влюбленные. Но из нескольких слов, что я успел уловить, пока они меня не заметили, я понял, что обсуждали они нефтяной бизнес в Нью-Мехико. Мне пришло в голову, что Андерсон убеждает мисс Грин вложить деньги в одно из своих предприятий. Помешав им ворковать про их нефтяные увлечения, я объяснил Андерсону, что мне позарез нужна выпивка. Однако он ответил:

– Сожалею, дружище, но вам и вашему другу придется выпить то, что у вас есть.

– Он и ваш друг, – пробурчал я.

– Что вы имеете в виду? Я его никогда раньше не видел.

– Зато он вас видел. Он говорит, вы с ним знакомы.

– Тем не менее, боюсь, мне нечем вам помочь. – В голосе Андерсона слышалось нетерпение. – У меня была только та бутылка «Тичерз».

Настроение у меня внезапно изменилось, и хотя я был пьян, мне вдруг стало ужасно стыдно.

– Извините меня, – попросил я прощения у Андерсона и низко поклонился мисс Грин. – Извините, что так бестактно вас потревожил.