– А, здравствуй, Мэтью! – воскликнул Байнс, добродушный толстяк с румяным цветущим лицом и аккуратно подстриженной седой бородой. – Куда спешишь?
– Здравствуйте, сэр. Простите, я в самом деле опаздываю на важную встречу.
– Тогда я ненадолго. – Байнс положил ему на плечо свою мясистую ладонь; Лиллехорн хотел протиснуться мимо них, но не сумел. – Думал обсудить две вещи. Во-первых, все никак не поговорю с тобой насчет предложений, которые ты сделал на собрании. А предложения весьма дельные, и главный констебль наверняка их рассмотрит. Верно, Гарднер?
– Верно, сэр. – Лиллехорн неожиданно просиял. – Еще как рассмотрю! Самым внимательным образом.
– Прекрасно! – В обиходе главного прокурора то было единственное слово, которым он мог выразить наивысшую похвалу. Затем он помрачнел, и голос его, способный вызывать гром, молнии и прочие катаклизмы в зале суда, зазвучал едва ли не по-отечески: – Насчет минувшей ночи. Ты побывал на месте трагедии… Гарднер мне в красках описал все случившееся, да я и сам взглянул на тело. Эти порезы вокруг глаз… ужасно, правда?
– Да, сэр.
– Я так понимаю, наш чудак-печатник, незаконно проникнув в покойницкую, вновь употребил это словцо?..
– Словцо, сэр?
Мэтью, разумеется, отлично понял, что имел в виду прокурор, однако повторять оное слово не захотел. И потом, так ли уж «незаконно» Григсби проник в покойницкую? Не переписали ж они городской кодекс посреди ночи!
– Вы меня поняли. – Байнс слегка усилил хватку. – Мэтью, мы все на одной стороне. Братья по ремеслу, так сказать. Профессионалы. Ты не думай, мы этого убийцу поймаем и накажем. Увы, ничего хорошего не будет, если Мармадьюк Григсби примется трезвонить об этом… ну, ты понял… в своей газетенке. Придуманное им словцо сеет тревогу, та в свою очередь порождает страх, а страх – панику. Глазом моргнуть не успеешь, как запуганные горожане уже не верят, что власти способны их защитить. Это нехорошо, да?
– Да. То есть нет… наверное.
– Не имею ничего против Григсби и его газеты. Пускай себе пишет про корабли и грузы, про дух и энергию Нью-Йорка, светскую жизнь и… что ж, даже про уличные потасовки, без каковых не обходится жизнь ни одного уважающего себя города. Ради бога. – Байнс умолк, из его светло-голубых глаз только что не летели молнии (в придачу к громоподобным раскатам, исторгавшимся горлом). – Однако мы не можем позволить – и не позволим – мистеру Григсби выдумывать всякие ужасы про душегуба, когда на самом деле мы столкнулись с обыкновенным безумцем, к тому же наверняка уже покинувшим город.
– Простите, сэр, – сказал Мэтью, – но эту версию выдвигали после убийства доктора Годвина, а теперь всем ясно, что город он не покинул.
– С чего вы взяли? Может, его уж след простыл! Я не утверждаю, что Григсби надо запретить вообще что-либо писать про убийство: я ведь не дурак и понимаю, что город и без того взволнован. Однако мы должны следить за общественным мнением, Мэтью. Ради блага горожан. Если Григсби сейчас поднимет шум, разве это поможет делу? Нисколько, верно?
Мэтью понятия не имел, надлежит ему согласиться или возразить.
– Я знаю, что точно поможет делу и горожанам, сэр. Решительное и тщательное расследование. Надо найти убийцу, прежде чем…
– Ш-ш-ш. – Байнс поднес к губам толстый палец. – Расследование ведется, не сомневайтесь. Мы найдем этого умалишенного, если ему не хватило ума бежать из Нью-Йорка.
Что-то в прокурорской песенке резало слух, но Мэтью решил не заострять на этом внимание. Он обратился к главному констеблю:
– У меня к вам вопрос, сэр. Удалось ли вам побеседовать с преподобным Уэйдом и доктором Вандерброкеном?
– Удалось, раз уж вам так надо знать.
– Можно узнать, чем они объяснили свое стремительное исчезновение с места событий?
Лиллехорн покосился на Байнса, словно бы говоря: «Видите, с какими дураками приходится иметь дело!» – и не без яда в голосе ответил:
– Достопочтенный священник торопился по церковным делам. А многоуважаемый доктор спешил к больному. Они, очевидно, шли по южной стороне улицы, когда услышали крик Филипа Кови – равно как вы услышали его с северной. Оба принесли глубочайшие извинения за то, что вынуждены были уйти, однако их ждали важные дела. Причем каждого – свое.
– Каждого – свое? – повторил Мэтью.
– Я же сказал! Вы туговаты на ухо? Слуховой рожок не дать?
– Прошу прощения, но вы уточнили, что были за церковные дела у преподобного Уэйда и кто именно ждал врача?
– Нет, я уважаю вышеупомянутых господ. Мне хватило и краткого объяснения, а учинять им допрос было бы невежливо, и даже грешно с моей стороны – в случае с преподобным Уэйдом. Довольно, Корбетт! – Лиллехорн вновь попробовал протиснуться мимо Байнса. – Идемте, сэр?
Байнс отпустил Мэтью. Стряхнул незримую соринку с его плеча:
– Вы уж побеседуйте со своим приятелем, хорошо? Будьте другом и ему, и мне, договорились? – Он широко улыбнулся. – Прекрасно!
Двигаясь верхом на Сьюви по Бродвею – мимо гончарной мастерской к зеленому лесу за пределами города, – Мэтью все вертел в голове слова главного констебля. Преподобного Уэйда и доктора Вандерброкена якобы ждали дела, причем каждого – свое. Очень странно. Ведь он явственно слышал, как священник сказал: «Нам придется его оставить».
Неужто он ослышался или неверно истолковал эти слова? Или врач и священник торопились все же по некоему общему делу?
Докторский саквояж стоял на земле. Под плащом у Вандерброкена была ночная сорочка, что также говорило в пользу неотложности дела. Если двое шли куда-то вместе, почему они утаили это от Лиллехорна?
Безусловно, Лиллехорн мог и заговариваться. Вполне вероятно, что он неправильно их понял или как-нибудь невразумительно задал вопрос. И все же странно.
Серьезное ли это прегрешение для слуги Господа – солгать?
Мэтью пришлось вытряхнуть эти мысли из головы. Ведь какая, в сущности, разница? Ясно, что ни преподобный, ни врач не имеют никакого отношения к убийствам. Как сказал Лиллехорн, они шли по южной стороне улицы и услышали крик Кови, только и всего.
«Нам придется его оставить».
Что-то не складывается, подумал Мэтью. И это скверно, потому что теперь – для внесения ясности – придется идти самому разговаривать с преподобным Уэйдом и доктором Вандерброкеном.
Последние дома на окраине Нью-Йорка остались позади. По обе стороны дороги теперь тянулись фермерские поля и сады, каменные стены и пасущиеся стада. Мэтью миновал большую старую мельницу на вершине Коммон-Хилла, после чего выехал на Бостонский почтовый тракт, огибающий громадное и глубокое озеро Коллект-Понд. Справа спускался к самой реке густой лес.
Ливни, к счастью, немного прибили пыль на почтовом тракте, да и сама дорога была поприличней той, что вела из Чарльз-Тауна в Фаунт-Ройал. Однако и сей путь мог довести толкового инженера-строителя до трясучки. Мэтью подумалось, что хуже всего в колонии приходится возчикам, что катаются между Нью-Йорком и Бостоном, – эти ямы да колдобины из кого хочешь душу выбьют. Впрочем, дорога была довольно-таки укатанная, по ней ездили местные фермеры, жители крупных имений к северу от города и, разумеется, те, кто держал путь в Бостон, а также в Ист-Честер и Нью-Рошелл.
Кругом было множество холмов, а между возделанными полями тянулись длинные отрезки дикого леса. Здесь, как и в Каролинской колонии, над дорогой нависали кривые сучковатые ветви деревьев, которые были древними еще во времена Генри Гудзона. Нет-нет да и шуршали в кустах, завидев Сьюви и Мэтью, испуганные олени. Над болотами роились темные облака насекомых, журчали по гладким булыжникам прозрачные ручьи. Как и тогда, в Каролине, Мэтью не покидало ощущение, что за ним пристально наблюдают индейцы – хотя увидеть затаившегося в чаще индейца белому человеку не под силу. Набухли тучи, полил дождь, потом тучи разошлись, и яркое солнце хлынуло на дорогу сквозь тысячи зеленых листьев над его головой.
Мэтью пустил Сьюви шагом, намереваясь перейти на рысь чуть позднее. Оставалось еще около получаса до развилки и поворота на более узкую дорогу, отмеченную грудой белых камней и уходящую налево от Бостонского почтового тракта – к нескольким имениям, прежними или нынешними владельцами которых были голландцы. Вот тогда можно пустить Сьюви рысью и минут за сорок одолеть последние четыре мили пути. Мэтью всегда дивился людям, которые по собственной воле уехали жить в такую глушь. Впрочем, некоторые предприятия, такие как каменоломня и лесопилка мистера Деконти, требовали много места и ресурсов. Где-то в этих краях, кажется, недавно появилось виноградарское хозяйство и винодельня, однако Мэтью их пока не видел. Безусловно, лишь бесстрашные и отважные люди могли жить здесь спокойно, не боясь, что на чай заглянут индейцы, но ведь и сам Нью-Йорк появился на свет трудами бесстрашных первопроходцев.
