– Мы с Яковом тоже видели надписи с названиями сожженных деревень. По всему Пелопоннесу.

– Говорят, они уничтожили больше тысячи сел.

– Мы были с Яковом в Калаврите. Туристов надо посылать в сожженные города и деревни. Такие у нас теперь исторические достопримечательности. Пусть туристы поглядят на руины наших дней.

– А здесь люди выстаивали долгие очереди, чтоб похоронить своих мертвых. Мусорщики собирали трупы на улицах. Все боялись эпидемии малярии. Мы не раз слышали, как дети пели песню немецких солдат: «Когда звенят цикады, хватай желтую таблетку…»

– «Храмы переполняли пришедшие проститься с покойными».

– Ты хорошо учил Якова, Атос. Помнишь, мой милый, откуда эта строка?

– Из Овидия?

– Отлично. А помнишь, что там дальше сказано? Ну-ка подожди, я сейчас гляну.

Костас раскрыл книгу и прочел вслух:

Воцарилось затянувшееся молчание. Атос скрестил ноги и ударил по столу кулаком так, что тарелки подпрыгнули. Костас в волнении провел рукой по длинным седым волосам и склонился над низким столиком, глядя Атосу прямо в глаза.

– В тот день, когда последний немец ушел из города, улицы запрудила тьма народа, на площади Синтагма было не протолкнуться, звонили в колокола. Потом, в самый разгар торжества коммунисты стали выкрикивать свои лозунги. Клянусь тебе, Атос, толпа стихла. Все как будто мгновенно отрезвели. На следующий день Теотокас сказал: «Сейчас Афинам хватит одной спички, чтоб вспыхнуть, как цистерне с бензином».

– Американские ребята привезли с собой еду и одежду, но коммунисты выкрали контейнеры со складов в Пирее. Как же много тогда глупостей натворили обе стороны! Дай кому-нибудь власть хоть на минуту, он тут же пойдет на преступление.

– Они стали хватать буржуев еще тепленькими, в постелях, и тут же их расстреливали. Стаскивали с демократов обувь и гнали их босыми в горы, пока те не помирали. А ведь всего несколько недель назад андартес с англичанами бок о бок сражались в горах. Теперь в городах они стреляли друг в друга. Как могло случиться, что наши храбрые андартико, взрывавшие мосты, сражавшиеся за свободу в горах, исчезавшие в одном месте, чтобы внезапно появиться в другом, за сотни километров…

– Как иголка с ниткой сквозь ткань.

– На Закинтосе коммунист выдал собственного брата, старика, потому что однажды, лет десять назад, тому случилось поднять тост за короля! Коммунисты – сыновья наши, они все про нас знают так же хорошо, как пути через долины и горные тропы, каждую рощу, каждое ущелье.

– Насилие как малярия.

– Это вирус.

– Мы заразились им от немцев.

…Когда мы с Монсом отправились домой, путь уже окутал туман, моросил мелкий дождь, и шерстяные носки насквозь промокли, ноги стали холодными, как рыба в Немане. Ботинки отяжелели от налипшей грязи. Каждый дом был связан с небесами канатом, сплетенным из дыма. Мы навсегда останемся лучшими друзьями. Мы вместе откроем книжный магазин, а когда будем ходить в кино, хозяйничать там будет мама Монса. В домах наших проведут водопровод, и электричество будет в каждой комнате. Руки у меня замерзли, и спина была холодной, потому что шел дождь, потому что дорога нам предстояла неблизкая, и я потел под пальто. Покосившиеся плетни, разбитые дороги с глубокими колеями, накатанными телегами. Носки, облегавшие голень, затвердели холодным гипсом. Но мы особенно не спешили расходиться по домам. Мы еще долго стояли у калитки дома Монса. Мы станем такими же благочестивыми, как наши отцы. Мы женимся на сестрах Готкин и вместе будем снимать дачу в Ласосне. Мы на лодке выйдем в залив и будем там учить наших жен плавать…

– Двоюродных братьев Дафны – Таноса и Йоргиоса, как и сотни других, тех, кто неплохо жил до войны, – коммунисты согнали на площадь Колонаки.

…У ворот Монса мы, как взрослые, обменялись крепким рукопожатием. Волосы у него под шапкой свалялись и прилипли к голове. Хоть мы промокли до нитки, но еще долго могли бы говорить, если б не настало время обеда. Мы вместе поедем в Криник, в Белосток и даже в Варшаву! Наши первенцы-сыновья родятся в один год! Мы никогда не забудем тех зароков, которые давали друг другу…

– Дафна пошла поискать где-нибудь сахара, чтоб сделать мне приятный сюрприз ко дню рождения. Вместо сахара она наткнулась на Алеко и еще трех человек, которых повесили на акациях в Кириаконе.

Когда в первый день после приезда к Дафне и Костасу мы сели утром завтракать, мне было как-то не по себе есть вместе с незнакомыми людьми. Все вышли к столу одетыми по всей форме. Правда, потом Костас стал все больше пренебрегать формальностями – сначала садился за стол без галстука, потом позволял себе появляться к трапезе в тапочках и в конце концов стал завтракать в домашнем халате, подвязанном поясом с кисточками на концах. Атос и Костас садились за стол каждый с половиной газеты, которую они вслух читали друг другу. Дафна жарила яичницу с луком и тмином. Она была счастлива готовить для двух мужчин и парнишки, хотя недостаток продуктов требовал от нее немало изобретательности. Каждый раз после еды Атос расточал Дафне комплименты по поводу ее кулинарных способностей. Тепло их взаимной привязанности согревало и меня, когда, проходя мимо, Дафна ласково ерошила мне шевелюру или в порыве нежности сжимала меня в объятиях. От Дафны я узнал, как различаются сливы, если перед тем, как поставить их на стол, положить их в зеленую вазу или желтую. В комнате, где она занималась рисованием, Дафна тонкими карандашными линиями набросала мой портрет. Днем, когда Атос обычно размышлял о нашем переезде в Канаду, я помогал Дафне мыть кисточки или готовить обед, а иногда в саду мы с Костасом занимались английским, и нередко оба погружались в дрему, сморенные зноем дня.

Я прислушивался к политическим дебатам Атоса и Костаса, пытался следить за быстрой сменой сюжетов их бесед. Они всегда старались вовлечь меня в разговор, спрашивали мое мнение, потом серьезно обсуждали мои доводы, и мало-помалу у меня возникало такое чувство, будто я и в самом деле разбираюсь в том или другом вопросе так же, как они.

Когда ночами меня мучили кошмары, они все втроем приходили ко мне, садились на постель, и Дафна ласково гладила мне спину. Они говорили друг с другом до тех пор, пока я снова не засыпал, убаюканный звуками их голосов. Тогда они перебирались на кухню. По утрам я часто видел там на столе неубранные тарелки, оставшиеся от их полночной трапезы.

Как-то раз Дафна послала меня собрать какие-то травы, пока сама готовила обед. Мне страшно было выйти из дома одному даже в сад. Я стоял в растерянности у двери, Костас заметил мое замешательство и отложил в сторону газету.

– Мне надо немного размяться, Яков, давай-ка подышим с тобой вечерним воздухом. – Мы вместе вышли в сад.

Накануне отъезда в Канаду я сидел на кровати и смотрел, как Дафна пакует мне чемодан, а Костас рыщет по комнате, чтобы дать мне с собой что-нибудь еще из того, что мне сможет понадобиться на новом месте – книгу или лишнюю пару носков. Дафна аккуратно укладывала каждую вещь на отведенное ей место. Ни он, ни она не бывали в Канаде. Они рассуждали о климате страны, о ее народе, и каждое рассуждение завершалось тем, что к моему багажу добавлялась какая-нибудь диковина – то компас, то булавка для галстука.

Я помню, как в ту последнюю ночь Дафна, уже выходившая из моей комнаты, обернулась в дверях, чтобы пожелать мне спокойной ночи, и вдруг, поддавшись охватившему ее порыву, подбежала ко мне и еще раз стиснула в объятиях. Я помню прохладу ее рук, гладивших мне спину под пижамой, ее ласковые движения, такие же, как у мамы или Беллы, когда они укладывали меня спать.