Новое требование пришло из Рима, который еще недавно заверял в своей приверженности миру. Требование заключалось в том, чтобы карфагеняне ушли с островов Сардиния и Корсика и снова заплатили контрибуцию в 1200 талантов серебром, в соответствии с условиями, принятыми в 241 году до н. э.
Эти условия, принятые Гамилькаром как представителем Карфагена, были посильными. Карфаген отдавал всю Сицилию, оплачивая ущерб, нанесенный во время конфликта с Римом. Оба государства разграничивали сферы торговли на море и давали торжественное обещание не нападать на союзников друг друга. Тогда Гамилькар тоже отказывался выполнить приказ Рима выдать всех дезертиров и беглых рабов. Теперь, когда едва закончилось восстание в Африке, возник конфликт между карфагенскими гарнизонами в портах островов Тирренского моря (Сардинии и Корсики), которые на самом деле находились ближе к Итальянскому побережью. Неожиданно вмешался римский сенат, чтобы, воспользовавшись усталостью Карфагена, потребовать вывода этих гарнизонов, что означало сдачу портов, под угрозой начала новой войны.
По мнению совета Бирсы, уступка Сардинии и Корсики означала больше, чем потерю некоторой части импорта древесины или руды; это означало потерю портов, которые давали выход в Западное Средиземноморье. Сдача позиций на сицилийском пути от нижней оконечности Италии до полуострова, на котором располагался Карфаген, лишала его Восточного Средиземноморья. После почти трехвекового господства торговцы африканского города могли потерять все сферы влияния — если не произойдет чего-то непредвиденного. Проблема выплаты двойной контрибуции была просто ничтожной в сравнении со сдачей стратегически важных островов.
Та часть карфагенского совета, которая тяготела к религиозному фатализму, усмотрела в этом зловещее предзнаменование, как в случае с Вавилоном. Самые непримиримые заявили, что Гамилькару не следовало уходить с горы Эрик. Большинство понимало невозможность нового сражения с римскими войсками, восстановившими свои силы за время трехлетнего перемирия.
Исторические записи свидетельствуют о том, что Карфаген отвел свои гарнизоны, оставил острова и собрал серебро для уплаты новой контрибуции. Но гнев лидеров, которые подчинились ультиматуму, и их постоянный поиск новых путей овладения Средиземноморьем, нашел отражение в действиях, которые были предприняты в этот год.
Таким образом, в это время был сделан первый шаг к еще большему конфликту в борьбе за господство над Средиземноморьем, конфликту, известному потомкам как «война Ганнибала».
Ганнибал в девятилетнем возрасте стал свидетелем первых приготовлений. В сухопутную часть города привезли столбы для возведения тройных стен. Самая внутренняя стена должна была быть гигантской по размерам: шириной в двадцать шагов и высотой в семикратный человеческий рост. На этом несокрушимом бастионе планировалось воздвигнуть башни, расстояние между которыми равнялось бы дальности полета стрелы. С внутренней стороны предполагалось соорудить загоны для стада слонов, стойла для тысяч лошадей и амбары для хранения корма для животных. Наверху широкой стены, на всем ее протяжении, должны размещаться новейшие метательные машины. По окончании строительства город станет неприступным для атаки с суши. Во всяком случае, карфагеняне на это надеялись.
До окончания работ Гамилькар приготовился перебраться на новые земли на западе, недоступные для римлян. Вместе с Гамилькаром туда должны были последовать муж его старшей дочери, несколько военачальников и африканские тяжеловооруженные всадники-ветераны. Ганнибал узнал, что больше не существует армии наемников, которую он помнил по горе Эрик. Их путь лежал в сторону заходящего солнца, мимо геркулесовых столбов, к океанскому побережью. Путешествие должно было пройти незаметно, на отдельных судах, уходящих в неизвестном направлении.
Много времени спустя, далеко на востоке, при дворе Антиоха, великий Ганнибал узнает, что его отец счел необходимым, чтобы все аристократы и военачальники, решившие сопровождать его, принесли присягу. Для этого все они поднялись в храм Мелькарта на Бирсе, где вокруг них кружились голуби, и вошли из залитого светом внутреннего двора, заполненного толпой, в темноту святилища. У алтаря Гамилькар вознес молитву богу и принес в жертву ягненка, держа в руке кубок.
«Мой отец совершил воздаяние богу, — вспоминал Ганнибал. — Я стоял возле алтаря. Закончив обряд, он попросил всех остальных, приносящих жертвы, немного отойти. Потом подозвал меня к себе и очень ласково спросил, хочу ли я сопровождать его в этом путешествии. Как всякий мальчишка, я согласился и стал даже упрашивать его сделать это. Тогда он взял меня за руку, подвел к алтарю и попросил положить свободную руку на жертвенного ягненка. Он велел мне поклясться, что я никогда не стану другом римлян, и я исполнил это».
Об этой клятве Баркидов, отца и сына, перед их отплытием в Испанию, стало известно всем. Постоянно упоминаемая летописцами, она приобрела такое значение, какого не имела в свое время. Мы часто читаем о том, что Гамилькар заставил всех своих сыновей поклясться, что их вражда к Риму никогда не угаснет. И что жизнь его сыновей, особенно Ганнибала, впредь будет посвящена выполнению этой мальчишеской клятвы. Другие карфагенские военачальники дали такой же обет.
Сам Ганнибал вспоминает это как один из эпизодов во время их путешествия на новое выбранное место. Более того, его толкование клятвы имеет конкретное и в какой-то степени другое значение. Слова «никогда не становиться другом римлян» не означали, что антагонизм должен был продолжаться всю жизнь, но и не являлись пустой фразой. Выражение «друг римского сената и народа» имело в то время отчетливое политическое значение, так же как понятие «союзник». Если вы становились другом Рима, вы подчинялись римским нормам поведения; как «союзник», вы это тоже делали, но вам оставлялись некоторые привилегии. Полибий изложил это так: «Когда люди идут на уступки после того, как сломлен их дух… им можно доверять как друзьям и подданным». То, чего требовал Гамилькар и в чем поклялся Ганнибал, означало никогда не подчиняться римским нормам поведения. Гнев этих людей был причиной, а не следствием их клятвы.
Полибий это тоже изложил по-своему: «Нам следует видеть первопричину войны между Римом и Карфагеном (войну Ганнибала) в негодовании Гамилькара по прозвищу Барка, отца Ганнибала… Когда римляне объявили, что хотят начать новую войну против Карфагена, этот город был готов уладить все разногласия. Но когда римляне отказались договариваться, карфагенянам пришлось подчиниться обстоятельствам. Хотя они были глубоко оскорблены этим, они были бессильны и освободили Сардинию, кроме того, они согласились выплатить двенадцать сотен талантов дополнительно к сумме, которую с них взыскали до этого… Это мы должны расценивать как вторую и главную причину конфликта. Потому что Гамилькар почувствовал, что его гнев разделяют все его соотечественники».
И греческий историограф добавляет: «Третьей причиной можно считать успех задуманного карфагенянами в Испании проекта».
С наступлением весенней погоды, благоприятной для судоходства, лоцманы отдали приказ. Огромный корабль Гамилькара был выведен из морского бассейна через канал в торговую гавань. Ритуальные светильники были зажжены перед божеством в каюте, и матросы вскарабкались на реи, чтобы поднять паруса. Столпившиеся на краю мола члены совета и судьи, облаченные в мантии, воздели к небу руки, моля о безопасном плавании.
Потом пентеконтор — галера, за длинными веслами которой сидели по пять гребцов, — повернул в сторону от Священной Горы. Сверкание мрамора на вершине Бирсы исчезало в синеве неба над красной линией берега. Маленький Ганнибал, который наблюдал за всем, стоя под навесом на корме, не мог предположить, что тридцать шесть лет пройдет, прежде чем ему доведется снова увидеть Карфаген.
Шесть дней и шесть ночей пентеконтор плыл на запад против господствующего ветра. Корабль держался вне зоны видимости со стоянок карфагенских судов на Африканском побережье и с Питиузских и Балеарских островов с европейской стороны. Войдя в океанские воды, он миновал Геркулесовы столбы (нынешний Гибралтарский пролив). Потом, когда дельфины начали резвиться вокруг длинных весел, корабль повернул к северу, к островку у Европейского побережья.
