Все эти мысли вереницей проходили в голове Михея Захарыча… Он был задумчив и печален; то подойдет к окну, то к шкафу, то направится к двери, то проведет рукой по волосам, то вздохнет, опять пойдет к двери, снова вернется — Точно в нем происходила какая-то борьба, и он не знал, на что решиться…
В лабораторию вошел Андрей Иванович. Он окинул грустным взглядом эту милую его сердцу комнату, и те же мысли, что и в голове его слуги, промелькнули у него. Он присел к столу и охватил руками голову.
Михей Захарыч мельком взглянул на него и подумал: «Останется один, как дитя малое… Будет и голоден и холоден… Всех-то ему совестно, всего стесняется… В чужом доме стакана чая лишнего не выпьет…. И оберут-то его, и в грязи находится, все забывать станет…» Старик слуга, прибирая лабораторию, искоса взглядывал на барина.
Все горькое последних дней отходило далеко, и оставались одна сердечная привязанность и глубокое сожаление.
Вдруг старик увидел, что на бороду профессора скатились крупные слезы, которые он старался незаметно смахнуть.
Это переполнило чашу горечи. Михей Захарыч быстро исчез и скоро вернулся. Андрей Иванович сидел все так же опустив на руки седую голову. Михей Захарыч подошел к нему близко и положил что-то на колени.
— Что уж, Андрей Иванович… Нет моченьки… Возьмите… Отдайте… Я старухе только восемьдесят семь рублей оставил… Пусть делает, как знает…
— Что такое, Захарыч? — очнулся профессор от своих горьких дум.
— Деньги… Две тысячи триста рублей…
— Какие деньги?
— Мои деньги — собственные.
— Откуда?
— Да что это, Андрей Иванович, точно вы не знаете… Мои трудовые деньги… Не воровские… Нажитые честным трудом.
— Зачем же мне твои деньги? — недоумевал барин.
— Как зачем, прости Господи?! Долг заплатить… Неужто же мы еще-то семисот не достанем…
Андрей Иванович понял все и молча обнял старика.
— Нет, Захарыч, я твоих денег не возьму… Отнять последние гроши — это бесчеловечно, грешно…
— А прогонять меня не грешно?! — выкрикнул парик, и, всхлипывая, весь затрясся.
— Да разве ж я тебя прогоняю?! Чудак ты, чудак! Точно мне самому это легко… Может, у меня вся душа выболела за эти дни… Голубчик ты мой… Мой старый, верный друг!.. Оставайся и живи… Успокойся, — взволнованным и растроганным голосом говорил профессор.
— То-то… Вы о «них», о «тех» жалели… А Михей и так хорош… Пусть едет в деревню… Точно я могу расстаться с вами и с ней?! — всхлипывал старик.
— С кем с «ней»?
— С нашей «лаботорией»…
— Эх, Михеюшка, мы с тобой, старина, понимаем друг друга…
— А понимаете, так нечего и спорить… Отдадим деньги, и баста… Можем еще учебник написать… Вот и расплатимся… Что тут толковать… Не обидьте!..
— Учебник-то ботаники мы написать можем. А только денег я твоих взять не могу.
Михей Захарыч больше спорить не стал, но вдруг повеселел, точно у него гора свалилась с плеч. Они провели вечер в дружеском разговоре, и у обоих было на душе светло и радостно.
На другой день Михей Захарыч, не спрашивает больше барина, отнес и уплатил часть его невольного долга и принес расписку…
Андрей Иванович был очень спущен и ничего не мог произнести от волнения:
— И слышать ничего не хочу… Заплатил, и баста… Свои люди — сочтемся… Знаю вас тридцать лет… Заплатите, — сказал решительно Михей Захарыч и начал распаковывать увязанные вещи.
Жизнь барина и слуги вошла в их тихую, обычную колею. Говорят, Андрей Иванович на старости лет еще больше стал работать и все беспокоится о долге своему Захарычу, а тот по-прежнему ворчит на него.
