Казаки не отстали, пока не выудили из бедного Митяя всю историю, но под конец, видя, что парень расстроился, успокоили: ничего, раньше крашеные обманки катал, а теперь письма от самого генерала Ермолова возишь. Тут уж Корнеич не выдержал, приказал насмешникам прикусить языки и отправил расшалившееся воинство на отдых.
Это оказалось кстати, потому что переход был долог, а предстоящий путь требовал свежих сил. Скоро все забылись сном, и сам Корнеич, потеряв слушателей, свесил голову. Некоторое время еще дымилась его трубочка, но потом погасла и она.
Болдин, ворочаясь на жестком ложе, вспоминал немудреные рассказы новых товарищей и досадовал на свою прежнюю жизнь. Ну о чем может поведать он? О проказах столичной молодежи? О том, как тарабанили по ночам в ставни петербургских дач и пугали ночных обитателей? Или как однажды устроили переполох в доме одного значительного лица, стащив у него ночную вазу? Да ведь эти честные воины, всю жизнь проведшие в походах, верно, и слыхом не слыхали о таких чудесах современной цивилизации.
Недалеко от него лежала Анастасия, он чувствовал ее слабое дыхание. Девушка хорошо показала себя во время перехода, не жаловалась, не стонала, а когда ее лошадь оступилась и едва не сползла по крутому склону, показала изрядное самообладание, не издала ни звука, лишь закусила губу и потрепала лошадь по холке, успокаивая ее. По всему было видно, что походные условия жизни ее мало тяготят. Конечно, ей было далеко до изнеженных, напрысканных духами и измазанных парижскими мазями столичных девиц, да она, по-видимому, и не желала на них походить. Но и через грубую мужскую одежду, более пригодную для хождения по диким скалам, проглядывали необыкновенная грация и изящество, правда, совершенно здесь неуместные…
Занятый этими мыслями, Болдин сам не заметил, как заснул. Он все еще не смог свыкнуться с обязанностями своего положения, когда командир должен сам позаботиться и распорядиться обо всем. Он все еще ощущал себя розовощеким Павлушей, который должен только и делать, что срывать цветы удовольствий. Мелькнула было мысль о боевом охранении и опасностях глухой горной дороги, но она быстро отступила: от кого, дескать, нужно тут сторожиться среди горных круч и суровых скал? Об этом пришлось вспомнить утром, когда обнаружилась пропажа проводника Ашота.
Куда же мог запропаститься этот мошенник? Вещи проверили – все будто бы на месте. Болдин махнул рукой – туда, дескать, ему и дорога, велел собираться в путь. Корнеич был, однако, более осторожен. «Вышлю-ка я казачков, чтобы осветить местность», – сказал он, это у них так называлась дозорно-разведывательная служба. Болдин нехотя согласился. И ведь недаром засомневался старик: скоро от одного из дозорных стало известно о появлении вражеского отряда. Теперь, конечно, ни о каком движении не могло быть и речи, поскольку на узкой горной тропе от преследователей никак нельзя было оторваться. Пришлось занимать оборону в развалинах, это все же лучше, чем на открытом участке.
Была, правда, надежда, что сарбазы появились здесь случайно, но она быстро развеялась, когда наш отряд подвергся обстрелу. Казаки действовали уверенно, без суеты, открыли по противнику прицельный огонь, оказавшийся, судя по раздавшимся крикам, весьма действенным. Противник был настроен, однако, решительно и неуклонно продвигался вперед, понадобилось еще несколько уверенных залпов, чтобы оттуда показался белый флаг.
– Не стреляй, говорить нада! – раздалось предложение.
Болдин приказал прекратить стрельбу, со стороны наступавших появился Ашот. От нас выставили Митяя – так уже повелось издавна, чтобы с начала переговоров честью своей не поступаться. Затем после обмена ничего не значащими фразами показался и неприятельский предводитель. Судя по богатой одежде, он был знатным персом, и ему навстречу вышел сам Болдин. Мирза держался с достоинством и довольно сносно говорил по-русски.
– Я знаю, вы везете бумагу от генерала Ермолова. Чего хочет он от здешнего русского начальника?
Болдин с достоинством ответил:
– Русский офицер не привык отчитываться перед врагами. Ты можешь ознакомиться с письмом, когда убьешь всех нас, но это будет непросто.
– В твоих словах только ребяческая похвальба. Умереть во славу своего государя, конечно, достойно, но мало полезно. У меня несколько десятков отважных воинов, и рано или поздно вы все равно падете от их рук. Так что послание Ермолова окажется у меня еще до того, как солнце достигнет зенита. Спрашивается, какой смысл в напрасных жертвах? Я предлагаю тебе простое решение: ты сдаешься мне вместе с письмом, а людей твоих я отпускаю на волю. Неужели ты ценишь собственную жизнь дороже десятка жизней своих соплеменников? Подумай, даю тебе полчаса для совета с ними…
Болдин вернулся к своим в некоторой растерянности. А казаки в один голос заявили, что письмо Ермолова ни под каким видом супостатам отдавать нельзя, на то, дескать, и существует она, вестовая служба, чтобы начальственные депеши доставлять в целости и сохранности. Самой разумной оказалась Антонина, она предложила вскрыть письмо, чтобы ознакомиться с его содержанием. К ее словам отнеслись с полным пренебрежением, но она продолжала настаивать. Вы, спросила, куда должны были его доставить? В Чинахчи! А наших там уже нет, перешли в Шушу, потому и доставлять приказ нужно по новому адресу. И, может быть, в связи с этим оно потеряло свою важность. Задумались казаки. В военном деле ведь как: ежели начнешь думать, то недалеко до сомнений. Достал Болдин конверт и, чтобы долго не рассуждать, взял и вскрыл его. В приказе Ермолова полковнику Реуту предписывалось собрать полк в Чинахчах и, по возможности сдерживая противника, отступать к Елизаветполю. А далее, смотря по обстоятельствам, двигаться на Тифлис.
Болдин оценил обстановку первым:
– В сложившихся условиях сей приказ никакой силы не имеет. Поэтому считаю возможным выполнить условия персов: я сдамся им вместе с приказом, а вы продолжите путь.
Отряд протестующе зашумел.
– Тихо! – скомандовал Болдин с неожиданной твердостью. – Если сделаем так, счет будет 1 к 10 в нашу пользу, это хороший результат. – Потом, отозвавши Корнеича в сторону, о чем-то пошептался с ним и на прощанье поклонился: – Прощайте, товарищи, не поминайте лихом!
И краем глаза увидел, как лицо девушки вспыхнуло маковым цветом. «Прощай и ты, – сказал он про себя, – свидимся ли когда еще, один Бог знает».
Все произошло так быстро и решительно, что ни у кого не оставалось времени ни для обсуждений, ни для протеста.
В Карабахе располагался тогда 42-й егерский полк под командованием полковника Иосифа Антоновича Реута. Ему было уже за сорок. Начинал он свою службу на Кавказе еще при генерале Цицианове, тогда же отличился и получил за храбрость Георгиевский крест. Семьи он не имел, откуда взялась дочка, никто не ведал, ибо отец все время отдавал службе. Солдаты его любили, называли промеж собой Рыжиком, это за цвет волос, он и в самом деле напоминал светлый крепкий грибочек, от взгляда на который радуется душа. И хоть по службе проявлял строгость, но, главное, поступал по справедливости, начальства не боялся и в угоду ему от своих правил не отказывался. Да по-иному и быть не могло в этих краях, где полковой командир на сотни верст почитался и за Бога и за царя.
К началу войны в распоряжении Реута вместе с прикомандированными казаками имелось чуть более трех тысяч человек и шесть орудий. Штаб с полковым хозяйством располагался в Чинахчах, имении князя Мадатова. Тот взял на себя обязанность довольствовать полк в обмен на хозяйственные работы, которые должны были производить солдаты. История говорит, что хитрый князь имел немало выгод от подобного сотрудничества, но мы, как говорится, истории такого рода не пишем, хотя практика использования солдат на хозяйственных работах по обустройству генеральских имений, была в то время обычным делом.
О нападении персов Реуту стало доподлинно известно 19 июля, когда армия Аббас-Мирзы перешла Аракс. Оно не стало неожиданностью, Реут неоднократно доносил об этом в Тифлис. Оттуда его донесения переправлялись в Петербург, где столичное начальство считало их блажью недалекого командира и потому никак не реагировало. С началом военных действий доброхоты донесли Реуту, что сильный отряд персов намерен запереть его в Чинахчах. Здесь у Реута было пять рот егерей, так как одна стояла в Шуше, а три – в Герюсах, горной части Карабаха. Приказа Ермолова о том, как действовать в сложившихся обстоятельствах, он, как мы знаем, своевременно не получил, об отступлении не помышлял и рассудил, что прежде всего необходимо собрать распыленные силы. А наилучшим местом, где можно какое-то время противостоять 60-тысячной армии вторжения персов, является крепость в Шуше, поскольку остальные пункты были совершенно не укреплены. Не медля минуты, он в ту же ночь сам выступил в Шушу и разослал по подразделениям приказ о сборе в этой крепости.
