— Так что ты любишь? Перебрала все времена года, и ничего не выбрала.

— Все-таки я люблю осень и зиму. Странно, да? Но не люблю шерстяную одежду, чешусь от нее… Ну, вот. Это пока все, ведь сейчас я слишком вся такая усталая, чтобы дальше раскрывать тему своих личностных проблем. Да, о том, что у нас было — молчи. Слышишь?

— Почему? — тупо спросил я, хотя никогда не имел привычки рассказывать о своих похождениях.

— Потому, что я так хочу. Усек? Больше такого не повторится, говорю сразу, а то знаю я вас мужиков. Поэтому — молчи, так тебе самому спокойнее будет. Понял?

— Понял, — как попугай повторил я. — Если женщина тебя не очень хочет, значит, она очень хочет, но не тебя.

— Но я тебе не сказала сейчас самого главного, — Юлия пропустила мою ремарку мимо своего внимания.

— А? Ты о чем?

— Твой отец, незадолго до… извини… незадолго до своей смерти, просил изготовить ему плоскую стальною коробочку, форматом чуть больше бумажного листа, а толщиной с пачку сигарет. Что мне особенно не понравилось, он очень настаивал, чтобы заказ был сделан срочно и тайно. Сообщить об этом он разрешил только тебе, что я и делаю. Собственно, поэтому я и рассказала про свою вторую фирму. Да, со всех сторон этой коробочки он просил выгравировать какой-то знак. Даже с торцов…

— Мой старик был специалистом по символам.

— Ты погоди… странный знак, я такого не видела никогда. Антон Михайлович настаивал на точном и полном исполнении. За срочность он заплатил очень хорошие деньги, я даже не думала, что у него есть такие. Заказ выполнили из двухмиллиметровой стали. Больше я ничего не знаю, он сам принял заказ. Кстати, наши с ним переговоры и получение заказа происходили здесь, в этом офисе. Вернее — в этой комнате.

— Рисунок сохранился?

— Понятия не имею. Думаю — да, если старую почту не стирали еще. Но — не должны. Показать?

— Обязательно! Мне просто необходимо увидеть этот знак! Распечатай, а? Или скинь мне по имейлу, хорошо? Его легко запомнить.

Я продиктовал свой электронный адрес.

— Правда легко. Ладно, вышлю…

Тут она встала, ловко оделась и вышла. Она ушла так быстро, что я даже не успел с ней нормально попрощаться. Интересно, как она поведет свой джип? Или правда вызовет кого-то из своих подчиненных? Хотя, по-моему, она совершено не опьянела и бутылка мартини — не доза для нее. Только сейчас я почувствовал, как устал. Я даже не хотел есть. Единственное, что мне было нужно — это крепкий здоровый сон.

18. Сквип

Сон. Мне снилась девушка-ангел с оторванной головой и с отрубленными крыльями, зябко обнимавшая себя за плечи. Из того места, где должна начинаться шея, выползали удивительно красивые, будто покрытые свежим лаком, разноцветные змеи. Они мелькали своими маленькими раздвоенными язычками, смотрели на меня круглыми глазами без век и тихо шипели… Я проснулся с большим трудом. Голова казалась тяжелой и грозила заболеть. Каждое утро люди пробуждаются и при этом все равно хотят спать. Уныло? Не то слово. Каждодневный утренний ритуал: потянуться, встать, натянуть что-нибудь на себя, включить чайник, почистить зубы, умыться, съесть завтрак. Прополоскать рот после еды. Или немного не так: встать, принять душ, что-то надеть, пойти на кухню, почистить зубы… И? Чем я намерен заниматься дальше?

Помещение, где я временно поселился, не так давно подверглось серьезной перестройке. Правда — не очень радикальной. Первоначально то была обычная жилая квартира, стандартной планировки времен раннего Брежнева. Короткий коридор «пистолетиком», раздельный санузел, кухня на восемь квадратных метров и две комнаты — одна метров восемнадцать, а вторая — чуть меньше. Но меткий глаз и твердая рука Юлии сделали свое дело. Кухню перенесли в маленькую комнату, в результате чего был устроен фальшпол, все трубы прошли под ним, к своим прежним, законным местам соединений. Санузел из раздельного, сделался совмещенным. Там расположилась финская сантехника, причем каким-то непонятным образом кроме джакузи, унитаза и умывальника, туда удалось втиснуть биде и душевую кабинку. Дверь в эту ванную теперь вела не из коридорчика, как задумали неведомые архитекторы, а из прежней кухни, которую переделали в жилую комнату. В ней имелись: квадратная кушетка посередине, пара тумбочек, большой плоский телевизор на стене, бесшумные часы и торшер, похожий на гигантскую рюмку для ликера. Причем один ящик у тумбочки не задвигался до конца — как в дешевых провинциальных гостиницах. Окно можно было занавешивать плотными шторами. Картину дополнял пушистый ковер на полу.

Часть большой комнаты оттяпали под второй санузел — маленькую кабинку, куда влез только унитаз и раковина для мытья рук. Зачем понадобилось два туалета в таком небольшом помещении, я не знал, но про себя решил, что пользоваться буду только тем, что открывается в «мою» комнату. Он мне больше нравился. В главной комнате расположился офис, со всеми приличествующими этому помещению причиндалами — стеллажами, ковролином, парочкой рабочих столов цвета «серый металлик» и вертящимися черными креслами на роликах. Окно скрывали вертикальные жалюзи. В каждой комнате, офисной и жилой, имелось по шкафу, а в коридорчике — узкий шкаф-купе со встроенной сушилкой. Туда полагалось вешать верхнюю одежду и ставить обувь. Вся мебель оказалась металлической с пластиковой отделкой по некоторым местам, исключение составляли три деревянных дизайнерских табурета, вырезанных из единого ствола дерева.

Если бы не обязательная для московских квартир такого типа теснота, все помещение выглядело почти по-европейски. Сам дом представлял собой обычную одноподъездную башню, когда-то, еще в брежневскую эпоху, засунутую на тихую улицу Замоскворечья. Раз в три-четыре дня приходила уборщица — неразговорчивая и хмурая, но довольно соблазнительная молодая китаянка с очень симпатичным узкоглазым лицом. Она меняла постельное белье, где нужно пылесосила, а где необходимо чистила пол, убирала кухню и санузел. Кроме этого, она обычно выносила мусор, заправляла кофеварку и мыла скопившуюся в мойке посуду. Потом незаметно исчезала. Я, грешным делом, подумывал затащить ее к себе в постель, но она так на меня зыкнула, что даже саму мысль о флирте пришлось отбросить. На время уборки полагалось уходить, что оказалось не слишком-то для меня сложным, поскольку бóльшую часть дня я проводил в своих походах по Москве. В другие дни выкидывать мусор, мыть за собой посуду и заряжать кофеварку я был обязан сам, чем постоянно пренебрегал.

Еще мне ежедневно приносили свежий номер «Московского Боголюбца».

Заниматься обходом отцовских контактов на территории Москвы, зафиксированных в записной книжке сотового телефона, я решил по алфавиту. Первым номером в списке значился некий «admin». Недолго думая, я начал именно с него. Сначала долго никто не подходил, и редкие гудки прекратились сами собой. Но минут через пять отцовский мобильник позвонил, и я нажал на зеленую кнопочку с изображением телефонной трубки:

— Да, Антон Михайлович, я вас слушаю, — сказал неприятно звучащий мужской голос. Похоже, человек или только что проснулся, или не «просох» после жестокой пьянки. — Вы мне звонили. У вас что-то случилось?

— Это не Антон Михайлович. Он умер, — сразу же бухнул я, сдерживая зевоту.

— Что? Что вы сказали? — в замешательстве пробормотал голос в телефоне.

— Антон Михайлович умер. С вами говорит его сын.

— Ни фига себе… Ой, извините ради бога!

— Принято. Нам с вами надо поговорить.

— А нафига? — несильно удивился тот, с кем я разговаривал.

— Дело в том, что я встречаюсь со всеми, кто последнее время общался с отцом. Вам он звонил пару раз. Причем — недавно.

— Да, звонил. Я его компик чистил, — с недоверчивой интонацией поведал мой собеседник. — Сделал там еще кое-что по мелочам.

— Вы обслуживали его компьютер?