Когда Найя Найя отправляется на солнце, друзья ищут ее по всему городу. Бегают по улицам, заглядывают в кафе, и кинотеатры, в бары. Так хочется ее разыскать: они давно не слышали сказок. Аллигатор Баркс просто сгорает от желания послушать сказку. Найя Найя, наверное, где-то очень [62] далеко, вздыхает он, где-нибудь в небе или в море. А может быть, села в поезд и уехала в Стамбул, говорит Джин Шипучка. Без Найи Найи город пустеет. Ямаха предлагает взять напрокат дирижабль и летать на нем повсюду, размахивая флагом с надписью крупными буквами:
Но все мы знаем, что его увидит кто угодно, только не Найя Найя. Когда она вот так отправляется в путешествие — в облака, на солнце или на луну, — весь остальной мир для нее перестает существовать. Как будто она крепко спит или без сознания. Ей некогда думать о других. Она так любит путешествовать! И совсем не следит за временем. А внизу на земле раскинулся город-лабиринт с бесчисленными улицами & проспектами, где кишмя кишат автомобили. По этажам небоскребов снуют люди. Мосты соединяют берега рек, петляют, извиваясь, шоссе и железнодорожные рельсы. Все в движении. Все заняты своими делами. А Найя Найя далеко, сидит одна в центре огненного диска на горячем песке, в окружении прозрачных языков пламени, высоко-высоко, над светящимися клубами тумана. Ей хорошо, она полна теплом и светом, сидит в центре единственно истинного в мире взгляда и трепещет от удовольствия среди ослепительной белизны.
Она сидит час, другой, третий, пока солнечный диск не начинает медленно скользить вниз, к горизонту. Жара спадает, туман становится гуще. Найя Найя уменьшается, постепенно улетучиваются из нее свет и тепло. Взгляд глаза-солнца подернулся туманом, песок на арене остывает. Тогда-то Найя Найя и начинает свой спуск, долгий-долгий спуск на землю. Медленно кружась, она падает, проваливаясь, как в колодец, в отверстие между тяжелыми тучами. Занавеси тумана раздвигаются на ее пути. Ее волосы больше не отбрасывают огненных отсветов, глаза погасли.
Конец спуска — как пробуждение от долгого сна. Вот и бетонная плита над морем. Рыболовы давно ушли, на дамбе никого. Некоторое время Найя Найя неподвижно сидит на волнорезе, слегка одурманенная. Потом встает, смотрит на холодные морские волны, на далекий горизонт, за которым исчезает солнечный диск. Одевается и быстро идет вдоль дамбы. Входит в город.
[63]
Мы выезжаем поздно ночью. Мы — это Леон, Луиза, Яма- ха, Уинсгон, Джин Шипучка и, конечно же, старина Аллигатор Баркс. Никто не знает, где Найя Найя. Мы уже несколько дней не видели ее. Разумеется, проще всего было бы поехать к ней, к маленькому полуразвалившемуся домику, где она живет. Но мы знаем: она не любит, когда заявляются к ней домой. Долгое время она даже не говорила нам своего адреса, чтобы зря ее не тревожили. А мы все очень любим Найю Найю, поэтому делаем так, как хочет она. Если б мы ее не любили, тогда другое дело — ввалились бы к ней без колебаний.
Ночь полна удивительных вещей. Клубится в воздухе невидимый туман, то здесь, то там вспыхивают и пляшут огоньки. Мы едем в стареньком «опеле» 1956 года, это машина Ямахи (по правде сказать, мотоцикла у него никогда не было, но мы зовем его так, потому что он немножко похож на японца). Едем по шоссе, словно плывем на корабле по реке Миссисипи. По краям дороги встают черные горы, абсолютно черные, без единого красного огонька. Никто не говорит ни слова, слушаем радио. Как хорошо слушать радио в машине ночью. Голоса как будто становятся ниже, глуше, чем днем, песни сменяют одна другую. Время от времени Ямаха крутит ручки приемника, чтобы убавить звук. Слышно, кроме того, как свистит ветер, огибая антенну и разбиваясь об открытые форточки; приятные звуки, чисто ночные. Фары выхватывают из темноты фосфоресцирующие дорожные знаки, таблички с числом
и светлые полосы, начерченные на черном асфальте. Когда едешь ночью, остановиться невозможно. Очертания размы- [64] ты, границы исчезли, а может быть, это уже сон. На заднем сиденье спит Джин Шипучка, уронив голову на плечо Луизы. Никто понятия не имеет, куда мы едем, да это, в сущности, и неважно. Просто путешествуем в ночи, без всякой цели, asi no mas[1]. Полоса кипарисов делит шоссе надвое, деревья машут ветвями и раскачиваются, когда мы проезжаем. На шоссе почти пусто. Лишь изредка встречаются тяжелые грузовики. Издалека их не видно, но, приблизившись, мы замечаем два красных огня и освещенную лампочкой желтую дощечку с надписью:
Никто не говорит ни слова. Все очень устали, к тому же надо сказать, что мы немного не в себе в те дни, когда не видим Найю Найю. Сколько сказок мы еще не слышали! Можно было бы, конечно, самим попытаться рассказывать сказки, но это совсем не то. У кого-то пронзительный голос, у кого-то — гнусавый. Более-менее сносный голос разве что у Уинстона, зато у него ни капли воображения. Ну а Сурсум Корда (сегодня его с нами нет) прожужжал нам все уши своими россказнями о политике. Нет, этот тип решительно невыносим. Повезло ему: Найя Найя его очень любит, говорит, что он похож на профессора и всегда такой серьезный. Он у нас не любит сказок, зато любит Найю Найю. Недоразумение какое-то.
И все-таки это здорово — путешествовать в ночи. Едем куда глаза глядят и смотрим сквозь оконные стекла на черные тени, заволакивающие небеса и горы. Мы знаем, что «опель» едет очень быстро: желтая пунктирная линия стремительно убегает из-под колес. Но все совсем не так, как если бы мы ехали куда-нибудь. Закроешь глаза — и машина вроде бы сама движется назад или как-то боком, словно краб. Открыв на секунду глаза, можно увидеть зверьков — или это только чудится, — что-то вроде длинноухих зайцев, которые во всю прыть улепетывают по обочине. Луиза просит на минутку остановиться. Стоянка здесь запрещена, но Ямаха замечает асфальтовую площадку, на которой уже стоит одна машина. «Опель» паркуется. Выходит только Луиза. Воздух снаружи [65] холодный, черный-черный. Я немного пройдусь, говорит Луиза, меня мутит. Действительно, в машине сильно накурено, а дым от наших сигарет и папирос не очень-то приятен. Теперь, когда мотор умолк, глухая, густая тишина вокруг давит на барабанные перепонки. Радио автоматически выключилось вместе с двигателем. Мы вглядываемся в черноту за окнами почти с тревогой. Может быть, Найя Найя где-то здесь, в горах, совсем рядом? Она любит гулять по ночам. Уходит из дому с электрическим фонариком, будто собирается обследовать пещеры. Или, может быть, она сидит в своей комнате и слушает зов лесной совы? Кажется, где-то среди деревьев, недалеко от ее домика, живет лесная сова.
А здесь нам крика совы немного не хватает. Но вообще- то, лучше, чтобы ничего не было, если хочешь до конца познать ночь. Луиза прохаживается взад и вперед по площадке. Кладет ладони на холодное крыло «опеля». Время от времени на шоссе появляется автомобиль, мигая фарами. Огни вспыхивают и гаснут все быстрее, быстрее, и мы видим, как угловатый силуэт машины содрогается и пляшет в желтом свете. Машина проезжает мимо нас, пронзительно гудя. Или приближается грузовик, один из тех, что мы обгоняли на шоссе; он неспешно ползет по правой стороне дороги. Фары ярко горят, и свет медленно наплывает на нас. Грузовик проезжает без гудка. Ему на нас наплевать. Мы слышим только рев мотора, постепенно стихающий в темноте.
В горах ни души, будто мы на Аляске или в Сьерра-Мад- ре. Небо черно и пустынно: словно бакелитовая плита подвешена над землей. Некоторое время мы смотрим на все это, слегка подавленные безмолвием и пустотой, потом едем дальше. Луизе свежий воздух пошел на пользу, а вот Джин Шипучка по-прежнему клюет носом. Чтобы разбудить ее, Ямаха включает радио на полную громкость. «Дип Пепл» исполняет "Into the Fire". Радио — единственное, что работает как следует в этой машине. Наверное, Ямаха и купил старенький «опель» из-за приемника.
