Р. Покок в своих описаниях пирамид широко цитирует историков древности90. Таким образом, он совершенно правильно приписывает три большие пирамиды фараонам Хеопсу, Хефрену и Микерину. Опираясь на труды Страбона и Плиния, он с полным основанием считает, что древний Мемфис находился вблизи деревни Мит-Рахине, и добавляет, что «южнее Мит-Рахине, по направлению к Саккара имеется земляная насыпь, которая могла быть валом, упоминаемым Диодором…». Покок, как и Норден, сообщает о развалинах храмов Хефрена и Микерина, а также о том, что они находились на пути, ведущем к Великой пирамиде, и были описаны Геродотом. Он вспоминает слова Геродота и Диодора, что вся нижняя часть пирамиды Микерина сделана из эфиопского камня (т. е. гранита), и подтверждает, что многочисленные глыбы этого камня еще разбросаны поблизости. Касаясь размеров пирамид, Покок приводит данные не только древних писателей, но и современных ему путешественников: Гривса, Тевено, де Майе, Сикара. Он отмечает, что со времени Диодора верхняя площадка Великой пирамиды увеличилась, и на основании этого приходит к выводу, что из нее похитили несколько плит. Свое обследование этого памятника он заканчивает некоторыми замечаниями по поводу описаний коридоров, галерей и камер, которые дают Гривс и де Майе.

Следует еще обратить внимание на странное предположение, высказанное Пококом о внутреннем строении пирамид, «которые обязаны, — как говорит он, — своим происхождением укоренившемуся обычаю облицовывать горы», дабы превратить их в царские гробницы. Если пирамиду воздвигали вокруг естественной скалистой возвышенности, это избавляло от необходимости сооружать внутреннюю часть здания. Исходя из того, что Великая пирамида покрыла две скалистые горы, Покок заключает, что вход в нее находится на вершине одной из них, а усыпальница — на другой.

После этих двух путешественников следует назвать Фурмона, Нибура и Дэвизона, которые посетили пирамиды в 1755, 1761 и 1765 гг. Фурмон, «королевский толмач с восточных языков», является сторонником того, что Мемфис находился вблизи Мит-Рахине — селения, которое он называет Маноф. Он восхищался большой галереей пирамиды Хеопса, которая, как он пишет, «представляет собой великолепное помещение и может соперничать с любым сооружением не только в смысле мастерства исполнения, но и по разнообразию использованных материалов. Эта галерея сделана из белого полированного мрамора, уложенного в виде больших плит, так прекрасно пригнанных друг к другу, что нужно обладать очень острым зрением, чтобы заметить швы между ними…»91. Наконец Фурмон в свою очередь отмечает следы проложенной восточнее Великой пирамиды дороги, о которой сообщал Геродот, и добавляет, что, по словам одного арабского автора, она была вымощена гранитом, а окаймлявшие ее гранитные колонны поддерживали свод, защищавший посетителей от палящего солнца.

Нибур критикует путешественников, «которые преувеличивают огромный труд и расходы, затраченные на сооружение этих гор из обтесанного камня, и утверждают, что пирамиды покрыты мрамором, в то время как, по заверениям Поля Люка, на них был лишь слой цемента. Такие описания, — пишет Нибур, — отнюдь не соответствуют действительности, по крайней мере в отношении второй пирамиды»92. И дабы доказать свою правоту, Нибур, пожалуй единственный из всех путешественников, высказывания которых мы приводили, взобрался на пирамиду Хефрена и принес оттуда кусок ее облицовки.

Дэвизону мы обязаны открытием в Великой пирамиде первой «разгрузочной камеры», расположенной над царской усыпальницей (рис. 4). В верхней части южной стены большой галереи он заметил отверстие и 8 июля 1765 г. вместе с Консиньи, консулом в Розетте, и Мейнаром, французским негоциантом, обосновавшимся в Египте, приступил к обследованию этого отверстия, которое привело в камеру, носящую с той поры его имя.

В 1777 г. Савари, путешествуя по Египту, направляет брату короля увлекательные «Письма о Египте». Некоторые из них он посвятил описанию пирамид. Опираясь на древних авторов, Савари пытается доказать, что современные египтологи заблуждаются, утверждая, подобно Шоу и Тевено, будто оставшаяся открытой и без облицовки Великая пирамида не достроена. Кроме того, Савари возражает против концепции Пау93, который в «Философских исследованиях о египтянах и китайцах», написанных, вероятно, под влиянием Шоу и Перри, склонен считать эту пирамиду гробницей Осириса. «Она служила мавзолеем одного из египетских фараонов, это совершенно неоспоримый факт, — пишет Савари. — Могилы, рассеянные по равнине, на краю которой она воздвигнута, саркофаг большого зала, ниша в нижнем зале, свидетельства Геродота и Страбона, а также арабских историков — все подтверждает правильность этой точки зрения. Мне известно, что г-н Пау, который из недр своего кабинета видит лучше, чем все путешественники, пытается убедить их, что эта пирамида является гробницей Осириса. Но только он один придерживается мнения, которое опровергают и факты и сама история…» Относительно же внутреннего строения пирамиды Савари признается, что не смог придумать ничего лучшего, как полностью привести описание де Майе. Он воспроизводит также выполненный этим автором разрез пирамиды, на котором ее склоны сделаны чрезмерно выпуклыми (см. рис. 3.).

Рис. 4. Разрез погребальной камеры пирамиды Хеопса и перехода с подъемными плитами в конце большой галереи (по Перрингу)

В конце XVIII в. высказывания Диодора и Плиния о деспотизме строителей больших пирамид становятся особенно созвучными гуманистическим теориям французских философов-энциклопедистов. Эти теории нашли отклик в «Путешествии по Сирии и Египту» Вольнея94, который жил там с 1783 по 1785 г. После восторженных отзывов о пирамидах он вдруг разражается следующей тирадой: «Однако нужно признать, что вслед за приступом восторга мною овладело другое чувство. Сперва проникаешься весьма высоким мнением о могуществе человека, а когда начинаешь размышлять, на что оно было направлено, то бросаешь лишь сокрушенный взор на его творение. С грустью думаешь о том, что для постройки никому не нужной гробницы на протяжении двадцати лет терзали целый народ, о множестве несправедливостей и издевательств, которые пришлось вытерпеть рабочим при перевозке, обтесывании и нагромождении такого огромного количества камня. Восстаешь против сумасбродств деспотов, руководивших этими варварскими работами. Чувство это возникает неоднократно, когда осматриваешь египетские памятники-лабиринты, храмы, массивные пирамиды, свидетельствующие отнюдь не о богатстве и любви к искусству этого народа, а скорее о порабощенной нации, измученной прихотями властелинов. Тогда прощаешь осквернителям могил их жадность и уже с меньшим сожалением глядишь на развалины. И в то время, как любители искусства в Александрии возмущаются, видя как спиливают колонны дворцов, дабы превратить их в мельничные жернова, философ после минутного сожаления, которое неизбежно вызывает утрата любой прекрасной вещи, не преминет улыбнуться, думая о тайной справедливости, возвращающей народу то, что стоило ему стольких страданий…»

В другом месте Вольней, как и Савари, ожесточенно нападает на тех писателей, «которые не хотят согласиться с тем, что пирамиды служили гробницами» и «стремятся превратить их в храмы или обсерватории». Он считает «совершенно невероятным, чтобы щедрый и цивилизованный народ мог превратить гробницу своего повелителя в государственное учреждение». Вольней логически опропергает эти теории, справедливо замечая, что мы должны рассуждать но согласно своим представлениям, а считаться с психологией древних египтян. «Побуждения, воодушевлявшие их, — пишет он, — могут казаться нам нелепыми с точки зрения разума, но это не сделает их ни менее сильными, ни менее действенными…»