XLIII
Антиглендейловская кампания, развернутая оппозицией, набирала все большие обороты и начала приносить первые плоды. Критика режима теперь доносилась не только с зарубежных каналов, не симпатизировавших Глендейлу и раньше. Теперь и официальные каналы дружественных Америке стран, ранее воздерживавшиеся от критики, начали все больше и больше позволять себе "откровенную ложь и разнузданную клевету в отношении меня, моих верных помощников и наших действий во благо страны", как сказал сам Глендейл на одном из телемостов с Европой. Глендейл пришел на передачу, как ему казалось, во всеоружии; полный решимости показать всем этим жалким пустословам-борзописцам, кто хозяин ситуации в Америке. Но на телемосту на Глендейла спустили столько собак-журналистов и вывалили на него такой компромат; что он, при всей своей красноречивости и умении заболтать любого, вскоре стал срываться, заикаться и мямлить что-то неубедительное в свою защиту. Там и сям в передаче вставляли куски программы Рона Стюарта, вышедшей на многих европейских каналах ранее, и вылившей на Глендейла тонны грязи, нарытой им с подачи братьев Манзанино. Телемост транслировали в прямом эфире три крупнейших телеканала Америки. На случай каких-либо "неувязок" надзирающим цензорам на этих каналах было сказано под благовидным предлогом прервать передачу. Зная об этом, Глендейл решил не сдаваться, и держать удар до конца; надеясь еще переломить общественное мнение в свою сторону. Но ведущий передачи в европейской студии очень умело построил тактику поведения, постепенно приводя все более и более веские свидетельства, обличающие Глендейла, ловя его на противоречиях и откровенной лжи. Двое цензоров на двух телеканалах сделали, как им было сказано; почуяв, что Глендейл становится мальчиком для битья в глазах всей Америки. А вот третий… третий был подвержен греху возлияния, и эту его слабость умело использовали недруги. Незадолго перед передачей дежурные редакторы как бы случайно угостили его хорошим коньяком, потом еще… потом еще и еще. К началу телемоста он уже был в подпитии, а редакторы, забалтывая его всякой ерундой, все продолжали подливать ему. К моменту, когда Глендейла начали серьезно "щипать" в прямом эфире, и цензору надлежало прервать программу под любым благовидным предлогом, прерывать ее было уже некому. Цензор спал на диване в гримерке в объятьях Бахуса мертвецким сном. Формально прерывать передачу было в прямых обязанностях цензора, и больше никого. Никто больше и не вмешался, и телемост транслировался без купюр, до конца, и на всю страну. Рейтинг популярности президента и его команды, и без того заметно снизившийся, упал ниже плинтуса. На следующий день по всей стране только и было разговоров о том, какой в стране президент. Собственно, кое-что из того, что американцы увидели из передачи, уже было известно многим и раньше. Но раньше оно было на уровне слухов, и никаких веских доказательств этому никогда не было представлено. Теперь же стараниями многих журналистов, и прежде всего Рона Стюарта, Глендейл был показан самим американцам в настолько неприглядном виде, что абсолютное большинство просто ужаснулось, узнав, что страной правит преступник, место которому за решеткой. Виновник такой "популярности" — цензор канала, пропустившего передачу в эфир полностью, на следующий день был схвачен опричниками Мортимера и лично допрошен им. На допросе помятый от выпитого вчера цензор, от страха икая и потея, блеял что-то невразумительное про происки врагов государства, напоивших его перед передачей. Выяснив, как все случилось, Мортимер доложил Глендейлу, и спросил, что делать с цензором. Глендейл отрешенно махнул рукой, ответив, чтобы тот сам решал. Как бы то ни было, ситуацию уже не исправишь, и Мортимер не стал свирепствовать. Цензора просто выгнали в шею, с запретом работы в госструктурах. Вот так слепой случай и пагубное пристрастие одного ничтожного человечка сыграли роковую роль в судьбе президента великой страны!
В последующие несколько дней как-то незаметно началось вымывание почвы из-под ног Глендейла. То тут, то там его решения и распоряжения саботировались, поначалу исподтишка, а дальше — почти в открытую. Переломный момент настал через неделю после "Глендейл шоу", как остряки прозвали тот злополучный телемост. В Атланте люди, недовольные Глендейлом, вышли на демонстрации с требованием к Глендейлу уйти в отставку. Солдаты, призванные разогнать демонстрацию, отказались это делать. Точнее, это отказался делать командир части, отдавший приказ солдатам просто контролировать ситуацию, не допуская беспорядков. Репортаж о демонстрации (с солидарными комментариями) вышел в эфир сразу семи телеканалов, несмотря на запрет. Цензоры просто закрыли глаза на это прямое нарушение своих распоряжений. По стране прокатилась волна демонстраций, и почти везде те, кто был обязан не допустить их, не сделали ничего для их разгона. Командиры опять ограничились только отданием приказа контролировать ситуацию. Когда же на следующий день после демонстрации в столице Глендейл собрал срочное совещание правительства, включая министра обороны, тот просто осадил Глендейла сообщением, что командиры элитных частей отказываются выполнять его приказы по подавлению протестов. Что, мол, все ссылаются на крайне взрывоопасную атмосферу в частях, грозящую вылиться в вооруженное восстание, спровоцированное такими приказами. Это дала свои плоды работа людей Уотерса, которые через майора медслужбы из Пентагона подобрались к личным делам командиров, изучили их психологические профили, и избирательно встретились с теми, с кем были неплохие шансы договориться. Из ста тридцати двух командиров, с которыми встретились люди Уотерса, только семеро дали категорический отказ и еще двенадцать не дали определенный ответ. Остальные сто тринадцать пообещали по крайней мере саботировать приказы на подавление антипрезидентских выступлений; а многие из них, после того, как им было обещано повышение по службе и досрочно следующий чин в случае прихода к власти оппозиции, обещали сотрудничать с заговорщиками. Чтобы они не передумали, им дали понять, что вся беседа была записана, не упирая, однако, слишком на это. Все-таки, абсолютное большинство командиров пошло на нарушение присяги и неповиновение приказам не из страха за свою шкуру, и не за будущие блага при новой власти; а из чувства гражданской ответственности, не желая видеть в президентах своей великой страны преступника.
Вслед за слабиной, которую дал режим на телевидении, пошла цепная реакция по всем СМИ. Повсеместно, игнорируя запреты цензоров, выпускающие редакторы телеканалов, печатных изданий и интернет-сайтов стали пропускать материалы, в той или иной степени идущие вразрез с официальной пропагандой. Некоторые особо ретивые цензоры пытались было как-то влиять на таких редакторов, грозя всяческими карами, вплоть до увольнения и запрета работать в СМИ. Но таких чересчур усердных цензоров самих быстро поставили на место командиры частей, "охраняющих" офисы СМИ. Кое-где, там, где командиры заняли откровенно антипрезидентскую позицию, цензоров попросили убраться по-хорошему и больше не появляться на работе. Глендейл попробовал было лично вызвать командиров частей, считавшихся еще недавно преданными ему, и повлиять на них своей харизмой и ораторским искусством. Из 88 оповещенных командиров явились только 17. Остальные сослались на какие угодно причины: от болезни до невозможности покинуть свои подразделения ввиду сложности ситуации. Но было и без того ясно, что это просто отговорки. Явившиеся на встречу семнадцать человек все как один рассказывали о висящем в воздухе духе мятежа. Солдаты и младшие командиры заражены вирусом антипрезидентской пропаганды и отказываются выполнять приказы, не соответствующие их убеждениям, говорили они. Стало практически невозможно требовать от солдат беспрекословного подчинения; они, того и гляди, обезоружат командиров и запрут их под замок, а там и до самосуда недалеко. Приходится идти на компромиссы, чтобы не нарваться на конфликт и не спровоцировать бойню, говорили они. И это было действительно так, командиры не преувеличивали. Тут только до Глендейла дошла вся серьезность ситуации и шаткость его власти. Пытаясь хоть как-то переломить развитие ситуации в свою пользу, он выступил с телеобращением к нации, в котором в очередной раз набросился с обвинениями в клевете на своих противников, старался всячески выставить себя кристально чистым перед согражданами, и взывал к патриотизму и чувству гражданской ответственности каждого в этот сложный для страны момент. Но было уже слишком поздно, маховик неповиновения режиму набрал обороты, подпитываемый пропагандой оппозиции. Чтобы переломить ситуацию, надо было опираться на реальную силу в лице армии, полиции и национальной гвардии, а эта опора тоже стремительно уходила у него из-под ног, во многом стараниями людей Уотерса. Реально опасаясь вскоре быть низложеным и угодить на скамью подсудимых, Глендейл стал готовить пути бегства из страны. Единственными помощниками ему в этом остались Мортимер и его люди, потому что были накрепко повязаны с ним многими преступлениями, и опасались возмездия не меньше его.
