- Убить. Это разные вещи - вернее, разные обещания. Кстати, почему ты появилась так незаметно?
- Я прилетела где-то ночью, свет был погашен, небо темное, вот я и задремала на каком-то диванчике там, в закутке у шлюзовой. Проснулась - небо золотое...
- Я уже запрашивал диспетчера, нас подберут не раньше, чем утром, так что завтра я сотворю тебе самое синющее на свете небо - эдакое сапфировое яйцо изнутри...
- Выеденное. Спасибо. Не скажу, что оно очень пойдет к моему оливковому платью, да еще и мятому. Нет уж, если хочешь быть до конца галантным, то раздобудь мне нежно-яблочный оттенок - ну, как шкурка у спелой антоновки.
- Будет тебе шкурка спелой антоновки. И серединка будет. Все тебе будет, моя умница, совушка моя ночная перелетная...
- Что касается ночных тварей, то предпочитаю жабу.
- Про жаб ты рассказывала мне в ночь с восемьдесят четвертого на восемьдесят пятый день нашей супружеской жизни. Подумать только, с какими тварями ты меня примирила! Тухти вот таскаю с маяка на маяк. Как по-твоему, он хорош?
- Бесподобен. Тухти, не лижи мне пятку, подхалим несчастный! .. Ой! Алька, забери его немедленно, иначе я...
Алан осторожно подсунул руку под теплое, безопасное брюшко и, размахнувшись, швырнул ежа прямо в бассейн.. Раздался специфический звук - сумма плюханья и хрюканья.
- Ну вот, и я, как мрачный сандовский Альберт, пожертвовал ради тебя своим единственным другом.
- О, господи всемогущий и всепространственный! Обереги нас от черных дыр и сентиментальной старухи Жорж. Ты что, совсем свихнулся в своей глуши, что читаешь эту бретонскую корову?
- И не токмо. А все, что вольно или невольно ассоциируется с тобой. Вот, например, Саади...
- Который целовал исключительно в какое-то хрестоматийное место.
- Ну, конечно, ты всегда была нетерпима к традиционализму. Но тысячу лет назад не было ни традиций, ни штампов, о вот как разговаривали с любимой, только послушай: «...и зубами изумленья небо свой прикусит палец, если ты с лица откинешь...» Ну, в общем, что-то там откинешь.
- И что-то обнажишь.
- Анна, ты опять?
- Вот до этих самых пор.
- Дразнишься?
- У-у-у! Провоцирую! Да еще как.
- Анна! Анна, я...
- Алька, ты меня не любишь, ты меня только хочешь! - Ох, как он ненавидел эту ее формулу!
- Если бы ты только могла представить себе, что это такое - столько времени мотаться с маяка на маяк и любить тебя платонически, на расстоянии в десятки парсеков...
- Точнее - ненавидеть.
- На таком расстоянии это одно и то же. Но теперь ты пришла...
Она проворно перевернулась па спину и приподняла руку ладошкой кверху. На ладони стоял пустой стакан.
- Налей-ка мне еще этого дивного пойла и не жадничай. А пока мы будем пить, придумай мне какую-нибудь сказочку поправдоподобнее, почему это вчера вечером, когда мы подлетали, твоего маяка не было на месте.
Вот этого он никак не ожидал. А он-то наивно полагал, что его эксперименты останутся тайной для всей Вселенной! Сердце колотилось так сильно, что в такт ему подрагивали руки. Чтобы как-то скрыть эту дрожь, Алан пошарил вокруг себя - наткнулся на флягу. Снова свинтил крышечку и старательно отмерил ей полстакана. Подумав, добавил еще. Ну и вопрос! Хотя что - вопрос. Знала бы Анна ответ...
- То есть как это - маяк пропал? - спросил оп вполне естественным тоном.
- А вот так. По координатам выходило, что он должен был торчать у нашего крейсера прямо под килем, а ни гравилокатор, ни визуальные приборы ничего не показывали. Пеленга, естественно, тоже не наблюдалось. Мы уж думали - прямое попадание. Разнесло какой-нибудь праздношатающейся глыбой, хотя это и архималовероятно. А через пару минут глядь - все на месте. И пеленг исправный. Бывало у тебя подобное?
- И не такое бывало, - равнодушно проговорил Алан, делая вид, словно задерживает дыхание исключительно из любви к неповторимому букету. - Я давно уже замечал, что на корабле, который почтен твоим присутствием, половина команды автоматически теряет способность логически мыслить. Вероятно, теперь твое очарование распространилось и на приборы.
- Складно врешь, - удовлетворенно проговорила она, приподымаясь на локте, чтобы отпить из своего стакана. Просто удивительно, до чего же она спокойна! У любого другого человека в таком положении неминуемо начала бы дрожать рука. А эта - нет, и тонкая лабораторная посудина безмятежно покоится на узкой ладошке.
Он тоже сделал глоток, заел краснобокой недозрелой клубничиной.
Он ничего не хотел ей рассказывать, хотя трудно было удержать все это в себе - то, что до сих пор, наверное, не испытал ни один человек на Земле... И не на Земле - тоже. Ведь что бы он ни вкручивал сейчас Анне, а станция-то действительно пропадала, исчезала из реального континуума на несколько заданных минут (и надо ж было этому крейсеру подгрести именно в это время!), и что самое страшное - это то, что Алан наблюдал все это со стороны.
Он заблаговременно облачился в скафандр и выплыл в пространство, нетерпеливо поглядывая то на ручной секундомер, то на матовый гигантский пузырь станции, серебрящийся точно кокон водяного паука. Алан прекрасно знал, что именно должно произойти, он был подготовлен к этому и не испытывал ничего, кроме естественного любопытства, и все-таки ужас, который охватил его в тот момент, когда этот кокон превратился в НИЧТО, был просто ни с чем не сравним. Может быть, что-то подобное он ощущал в самой первой своей экспедиции, когда впервые в жизни увидал человеческий труп.
Но тогда это была смерть человека - в сущности, явление страшное, но реальное, если не сказать более. Каждому человеку предстоит умереть.
К тому же тогда вокруг него были другие люди.
А сейчас рядом с ним была временная смерть материи, и такое даже представить себе было невозможно, настолько это было нереально. Алан предусмотрительно держался поодаль, и тем не менее у него возникло ощущение, словно у него выдернули опору из-под ног. В стремительно навалившемся на него оцепенении Алан осознал, что на миллионы километров вокруг не существует ни одной материальной пылинки, и, прежде чем он успел что-нибудь обдумать, руки его уже сами собой нащупали кобуру реактивного пистолета, и мягкий толчок отдачи бросил его прямо на то место, где совсем недавно была станция.
Там была преграда. Нечто. От него можно было оттолкнуться, и оно тотчас же исчезало, и сознание снова мутилось от ужаса, так что Алан даже не мог потом припомнить, просвечивали звезды сквозь это нечто или нет.
А потом станция появилась, как ни в чем не бывало, но даже сейчас при одном воспоминании об этих минутах на Алана накатывал такой ошеломляющий страх, что делиться им с Анной он не мог и не хотел.
Вместо ответа он в третий раз отвинтил крышечку с заветной фляжки и, пока темно-золотая струйка мягко вливалась в согретый ладонями стакан, лихорадочно придумывал, на что бы такое перевести разговор, чтобы уйти подальше от таинственного исчезновения станции.
Он чувствовал, как деревенеет его тело в вязкой тишине непомерно затянувшейся паузы. А может, все-таки сказать правду? Иначе с какой-то периодичностью вопрос этот будет повторяться, и каждый раз вот так же неметь, маясь от неуменья соврать... Сказать?
Черта с два. Ничего он ей не скажет, и промолчит он вовсе не потому, что не хочет делиться с ней кошмаром пережитого.
Он уже догадывался, почему он промолчит...
- Ирод! - вдруг завопила Анна тоненько и оглушительно. - Утопил зверя!
Она взвилась вверх, словно ленточка светло-зеленого серпантина, и Алан глядел теперь на нее снизу, помаргивая от перекрестного эха, рушащегося на него со всех сторон.
- Зверь! - кричала Анна, и уже было совершенно непонятно, кому адресуется ее крик.
- Прекрати вопли, - попросил Алан. - Перед ежом стыдно. Он же водоплавающий, я его на дню раз пять окунаю. И вообще, кто тебе позволил стать на ноги? Я же сказал - все твое дальнейшее существование будет проходить у меня на руках.
