В данном случае речь идет о младенце, который не мог сознательно противиться Причастию. И оттого так легко сделать вывод — вот, мол, видите, даже неосознаваемое прикосновение к демонической тьме делает человека (даже младенца) врагом Божиим… Но такой вывод будет логичен лишь при одном условии: если при пересказе или цитировании пропустить три слова. Вот они: «Малютка, по вдохновению свыше, отворотила свое лицо». Оказывается, не демон действовал через малышку, а Господь вложил в нее такое действие, чтобы через проявленное ею противление обнаружить для других невозможность совмещать поклонение идолам и служение Христу.
Среди церковных преданий, которые вспоминаются для обоснования идоло — боязливой позиции, вспоминается еще и рассказ о чуде св. Феодора Тирона[19]. Когда в IV веке язычествующий император Юлиан Отступник пожелал надсмеяться над христианами, он повелел тайно окропить идоложертвенной кровью продукты на всех рынках города. И тогда константинопольскому епископу с предупреждением о задуманном явился св. Феодор…
Тут важно понять замысел императора Юлиана. Если бы христиане, не ведая о происшедшем, приняли бы идоложертвенные яства, в этом не было бы для них греха и не было бы ничего их сквернящего. Но император (знающий христианские правила) на следующий день предал бы затеянное им огласке и использовал бы этот казус для пропаганды язычества: мол, вы все равно уже сделали нечто, несовместимое с вашей христианской верой, так что, раз вы все равно потеряли Христа, то давайте уж без церемоний! продолжайте сотрапезничать с нами… И люди, неискушенные в богословии, сочли бы это императорское передергивание правдой, подумали бы, что они и в самом деле совершили нечто ужасное и, отчаявшись, сами себя отлучили бы от Церкви и вступили в общение с язычниками… Вот ради таких «немощных» и было даровано знамение от Бога.
На деле же, если христианин не знает о секретах предлагаемой ему трапезы — она ему не повредит. По мысли Златоуста, ап. Павел обращается к коринфянам, «чтобы этим страхом (перед сознательным участием в языческих мистериях — А.К.) не ввести их в другую крайность, чтобы они по чрезмерной осторожности не стали опасаться подобного осквернения каким — либо образом без их ведома… Если будешь есть, не зная и не слыша, что это — идоложертвенное, то не подлежишь наказанию, так как это — дело неведения, а не невоздержания… Апостол предоставляет им великую независимость и свободу: не дозволяет им даже сомневаться, т. е. исследывать и разведывать, идоложертвенное ли это или нет, а заповедует просто есть все, находящееся на торжище»[20].
Но апостолу Павлу и представиться не могла нынешняя ситуация: атеистически настроенный хозяин угощает гостей какими — то продуктами, о которых он сам уверяет, что они самые что ни на есть обычные, а гости — христиане твердят: «Нет уж, не притворяйтесь! Мы знаем, что вы на самом деле даете нам идоложертвенное».
Порой люди, считающие, что штрих — коды (точнее, веруемые в них шестерки) сквернят все, к чему они прилепляются, говорят, что число 666 есть максимум скверны, а потому не может быть освящено (как не может принять благодати, например, моча). Верно. Но ведь возможные альтернативы не сводятся только к дилемме: или освятить, или отбросить. Есть еще возможность — отвоевать. Это путь экзорцизма, «отчитки». Это возвращение Богу части Его творения, украденной сатаной. Возвращение через молитву христиан.
Штрих — коды никто не собирается «освящать». Речь идет о другом: об очищении продукта (книг, пакета молока, документа), помеченного штрих — кодом, от предполагаемой скверны.
Уверение в том, что тайный, незаметный для христианина знак «портит» вещь и человека, который с этой вещью соприкоснулся, входит в противоречие с православным богословием образа. В 1082 г. византийский император Алексий Комнин при ведении войны столкнулся с решительной нехваткой денег. И тогда он велел перелить в монету медные врата одного из храмов. На этих вратах были излиты иконы двунадесятых праздников. Халкидонский митрополит Лев возмутился поступком царя, сочтя его кощунственным и иконоборческим. Для разрешения конфликта был созван собор. Лев отстаивал ту мысль, что вещество, из которого делаются священные изображения, остается священным предметом даже и после того, как уничтожен лик угодника или Христа. Собор же пояснил, что честь оказывается не веществу иконы, а ее Божественному прототипу…[21].
Церковная практика и в самом деле велит изымать из молитвенного употребления иконы, на которых стерлись лики. Осыпавшуюся или безнадежно почерневшую икону можно сжечь — и это не будет кощунством. «Если бы кто захотел поцеловать находящееся в зеркале свое изображение, то он поцеловал бы не естество, но отображенное в нем подобие его самого, поэтому он и прильнул к веществу. Конечно, если он удалится от зеркала, то вместе с ним отступит и образ, как не имеющий ничего общего с веществом зеркала. Таким же образом и относительно вещества изображения: если уничтожено подобие, которое было на нем видимо, и к которому относилось почитание, то вещество остается без почитания» (преп. Феодор Студит)[22]. Поэтому икону с затемнившимся и неразличимым ликом уничтожали, не боясь поругания «накопившейся в ней благодати».
Только пока изображение видно предстоящему человеку — икона способна послужить сочетанию его ума с Божественным Первообразом. Если же мы говорим, что бумага, помеченная незаметным для человека сатанинским знаком, пленяет ум этого человека сатане, то в таком случае сатане мы приписываем больше, чем Богу. Некоторые русские раскольнические секты отказываются поклоняться иконам, на которых представлены какие — то посторонние лица или предметы (например, иконописному изображению распятия, если на иконе представлены воины — распинатели). «Древу поклоняетесь — говорят рябиновцы, указывая на изображение мамврийского дуба на иконе Троицы, — звезды почитаете, осла ублажаете, когда изображаете вход Господь в Иерусалим, змею и коню молитесь, когда прославляете подвиг великомученика Георгия»[23]. Здесь все то же непонимание: не наличие изображения как такового вводит в мир людей того, кто изображен на иконе, а молитвенное именование его людьми устанавливает благодатную связь между человеком, иконой и первообразом. Стоглавый собор, рассмотрев вопрос о допустимости изображения на поклонных иконах несвятых лиц и предметов, пришел к выводу, что это делать можно.
Итак, на иконе может быть изображено мученичество отроков в вавилонской пещи. При этом на заднем плане будет изображен идол, которому отроки отказались поклониться. Христианин же, поцеловавший эту икону, никак не стал поклонником персидских богов. Хоть и изображен мерзкий знак на предмете, которому христианин оказал знак любовного почтения, но раз в его уме не было намерения поклониться идолу и даже, напротив, было вполне сознательное и даже словесно, молитвенно выраженное стремление почтить подвиг тех, кто этот идол попрал, то христианин не стал идолопоклонником…
Тем более присутствие идольского знака или языческого заговора на мирской вещи, то есть на такой, которая не требует никаких жестов религиозного почитания, не может сделать богоотступника из христианина, который пользуется вещью, а не этим знаком.
В Турецкой империи каждый Константинопольский патриарх и каждый епископ, будучи избранным, нуждался в султанском берате, подтверждавшем его духовный и светский авторитет[24].
Причем документы, касающиеся православных подданных, сопровождались мусульманскими формулами («Во имя Аллаха…»)[25]. В языческих странах государственные документы сопровождались и сопровождаются упоминаниями и изображениями соответствующих божеств. Но если государство вписывало имя христианина в бумагу, на которой государство же исповедовало свои религиозные взгляды — то христиане не считали, будто такого рода процедуры лишали их общения со Христом. Для совести важно — что написал я, а не то, что другие написали рядом с моим текстом или с моим именем. Если я сделал заметки на оборотной стороне какой — то странички — это еще не значит, будто я исповедую то, что на этой страничке написано.
