Ураган был насыщен электричеством. В придавленных к земле тучах извивались огненные нити. Вихри налетали на пульсирующее фиолетовое пламя, рвали его в клочья и раскидывали по небу. Плотная дождевая завеса вспыхивала временами подобно струе расплавленного металла. Ветер с нетерпеливым воем подхлестывал искрящиеся потоки воды. Они сталкивались, сплетались в клубок и мгновенно вскипали, разбрасывая багровую пену.

Пилот долго стоял у оконного стекла, прислушиваясь к хриплому реву бури.

— Спектакль, — сказал он наконец. — Пиротехника, а не ураган. «Синей птице» нужны серьезные испытания. Скажите, доктор, это все, что смогли сделать ваши метеорологи?

Врач (он сидел на диване, в глубине комнаты) посмотрел на пилота. «Как скала, — подумал он. — Странно, что никто не догадался сфотографировать его так: черный силуэт, а позади — молнии».

— Совсем неплохой ураган, — ответил врач. — Одиннадцать баллов. Центр урагана у взлетной площадки. Мы стараемся не очень шуметь: в шестидесяти километрах восточнее начинается зона леспромхоза.

— Одиннадцать баллов? — переспросил пилот. — На Юпитере, даже в верхних слоях атмосферы, «Синяя птица» встретит ураганы вдесятеро сильнее. Я привез снимки, сделанные с разведывательных ракет. Плохо, если для ваших метеорологов одиннадцать баллов — уже предел.

— Это не предел, — сказал врач. — Мы ждали вас завтра. Сегодня метеорологам заказали обычный ураган: они выполнили заказ — и только. Если им закажут катастрофический ураган, они сделают катастрофический. Даже сверхкатастрофический.

Пилот отошел от окна и остановился посредине комнаты. Он внимательно, с едва заметным недоумением оглядел высокие книжные стеллажи и большой, заваленный книгами стол. Врач знал этот взгляд. Людям, редко бывающим на Земле, всегда кажется странной нерасчетливая просторность земных помещений.

— Машину надо испытывать в самых жестких условиях, — повторил пилот.

Врач мог еще на несколько минут оттянуть неизбежный разговор — и ему очень хотелось это сделать. Но он ответил:

— «Синюю птицу» можно не испытывать. Она уже прошла все испытания.

Пилот вернулся к окну и опустил штору. Плотная ткань скользнула вниз. Сразу стало тише. Зажглись лампы, спрятанные за матовой поверхностью стеклянного потолка.

— Поговорим? — спросил пилот.

Врач молча показал ему на кресло. Уже опускаясь в кресло, пилот заметил голубую пластмассовую трубочку, лежащую на столе, между страницами раскрытой книги.

— Калейдоскоп? — удивленно произнес он. Его светлые глаза потеплели, и лицо сразу стало добрее. — Это… ваш?

— Генерального Конструктора, — ответил врач.

Пилот взглянул на врача. Это был беглый взгляд — не больше. Но со свойственной астронавтам способностью мгновенно схватывать главное пилот увидел в глазах собеседника напряженное ожидание.

— Скажите, — осторожно спросил пилот, — Генеральный Конструктор… он никогда не летал?

Врач пожал плечами:

— Что значит — летать?

Пилот снова взглянул на врача. Лицо у врача было подвижное, очень худое, с нездоровой желтизной.

— Летать — значит подниматься над землей на машине, — вежливо объяснил пилот.

— В таком случае Генеральный Конструктор летал, — сказал врач. — Он летал в тот день, когда вас встречали после первого рейса к Меркурию. Генеральный Конструктор был тогда мальчишкой. Он хотел походить на вас. Хотел летать. В тот день он попытался взлететь на своей первой машине. Он построил ее из кусков фанеры и дюраля. Игрушка. Но эта машина взлетела. На пятнадцать метров. А потом — упала. Вот, собственно, все. Ходить он начал через три года. Сначала на костылях. Летать ему не разрешали. Даже на пригородных вертолетах.

Ураган постепенно выдыхался. За окном ровно гудел ветер.

— Так, — сказал пилот. — У вас должны быть хорошие испытатели. Конструктору нелегко, если он никогда не летал на настоящих машинах.

— У нас нет испытателей. Генеральный Конструктор всегда сам испытывал свои машины. Он сам провел все испытания «Синей птицы». Сегодня… сегодня он тоже летал.

— Он погиб восемь дней назад, — медленно произнес пилот. — Он погиб, а мертвые не летают.

Врач отрицательно покачал головой. Нужно было многое объяснить; это угнетало его. Он взял лежащий на книге калейдоскоп и придвинул книгу к пилоту:

— Вот, посмотрите. Орел летел к Солнцу — и погиб. Погиб в полете… и не упал, а продолжал лететь.

Книга была открыта на других стихах, но пилот узнал автора и вспомнил эти строки:

Пилот мягко сказал:

— Это — поэзия.

— Да. Это поэзия, — машинально повторил врач.

— Так, — медленно произнес пилот после продолжительного молчания. — Так. Но вы сами сказали, что Генеральный Конструктор никогда не поднимался на настоящих машинах. Автопилоты? Нет. Для испытаний новой машины, для полета сквозь ураган нужен человек. Нужны ум, смелость, воля, выдумка.

— Да, — сказал врач. — Машины могут делать то, что могут. Человек умеет делать и невозможное.

— Значит, автопилоты исключены. Генеральный Конструктор управлял кораблем с Земли. Только так. Но если это обычное радиоуправление, нужна очень точная координация движений. Нужно уметь мгновенно перенести руку с одного рычага управления на другой, нужно… Нет, это тоже исключено. Остается одна возможность — биоэлектронное управление на расстоянии. Так?

— Да, — коротко ответил врач.

— Хорошо, — продолжал пилот. Теперь он говорил увереннее, жестче. — Значит, биоэлектроника. Человек сидит на земле, у пульта управления, следит по приборам за полетом машины и мысленно передвигает рычаги управления. Аппаратура усиливает возникающие в мозгу и мышцах биотоки, рация передает сигналы на машину. Я видел такой полет. В ясную безветренную погоду эта штука поднялась метров на сто и не спеша описала круг над площадкой. Потом приземлилась. Летающий диван…

Врач нетерпеливо перебил:

— «Синяя птица» — четвертая его машина. И все они испытывались только им. Это совсем иначе. Он сидел в кресле. И никакого пульта, никаких приборов. Вы понимаете — ничего! Он сидел с закрытыми глазами и мысленно представлял себе весь полет — от взлета до посадки: условия полета и действия летчика. Биотоки записывались. На пленке получались две серии колебаний: одна — мысленные условия полета, вторая — мысленные действия человека в этих условиях. Потом эта запись служила программой для электронных автоматов на ракетоплане. Автоматы воспроизводили полет, мысленно совершенный человеком. Они анализировали внешние условия, например скорость ветра или крен машины, отыскивали на электрограммах необходимую ответную реакцию — и управляли рулями, меняли режим работы двигателей. Я знаю, что вы хотите сказать. Знаю! Да, могут быть непредвиденные обстоятельства. Но и машина имеет разные записи. Человек мысленно переживает полеты в самых различных условиях. Предусматривает все случаи, которые могут встретиться в реальном полете. И потому программа автоматов имеет ответные реакции на все случаи, которые только возможны в полете.

— Нельзя предусмотреть все, — возразил пилот. Он старался говорить спокойно. — Это — как калейдоскоп. Вы можете предусмотреть бесчисленные сочетания стеклышек?

— Я не могу, — твердо сказал врач, глядя на калейдоскоп. — Генеральный Конструктор… он мог. Он знал свои машины. Он начинал с простых полетов и постепенно переходил к более сложным. После каждого мысленного полета совершались контрольные реальные полеты. Корабли летали, управляемые автоматами, — и в конструкции кораблей вносились необходимые изменения. У нас не было ни одной аварии. Испытания «Синей птицы» ведутся уже полгода. Это сотни реальных полетов и тысячи полетов мысленных. А кроме того, тридцать шесть полетов к Юпитеру. Обычное кресло и обычная комната. Воображаемые полеты — каждый раз все дальше и дальше в глубь атмосферы Юпитера. Вот вы… вы, в сущности, едва коснетесь атмосферы Юпитера. Перегрузка. Пока на ракетоплане человек, большего не достигнешь. Корабль выдержит, человек — нет. Генеральный Конструктор мог мысленно опускаться очень глубоко. Он знал, что потом автомат повторит это на корабле. В условиях, которые человек не смог бы перенести… В этом преимущество его метода. И еще в том, что можно собрать электрограммы мысленных и реальных полетов, выполненных лучшими пилотами, — и тогда автоматы будут иметь обобщенный человеческий опыт. Не только опыт, но и человеческую смелость, человеческую самоотверженность. Человеческий стиль, которого нет у обычных электронных машин. Можно отпечатать комплект электрограмм сто, тысячу раз. Для многих кораблей. Для многих машин здесь, на Земле. Да. Мы не успели…