Девять верблюдов из двадцати погибли. Слуги сбежали. Утешением мог служить тот факт, что очень немногие из них ушли благополучно. Сутки назад семеро погонщиков-кикуйю, решивших на прощанье обокрасть экспедицию, напоролись вместе с поклажей на мины, установленные тут еще во время одной из гражданских войн. Оставшихся верблюдов как раз хватало, чтобы нести оставшихся людей и оставшийся груз. Но и этот утешительный момент потерял свою силу, поскольку они подошли к горам.
Древний вулкан разлегся на три с лишним тысячи квадратных километров застывшей лавы и скальных обломков. На западных склонах были какие-то деревни, но тут, с юго-востока, никто не жил.
Удачно проскользнув между Китале и Капенгуриа, группа вышла к Элгону. Дальше можно было идти только пешком. Каменные осыпи, выносившие потоки острой щебенки, верблюды не могли преодолеть, но на дне долины и на равнине защитных пластиковых оболочек для их разлапистых ступней пока хватало, и груз удалось доставить близко к цели.
Маллесон подозвал к себе Питера Накашиму, своего второго заместителя, превосходно говорившего на диалекте банту, приказал ему объявить привал, натянуть маскировочные тенты и только тогда разбивать лагерь. Пока натягивали «хамелеон» и готовили еду, он с Камау, охотником, нанятым еще в Митунгу и работавшим на редкость добросовестно, поднялся на удобную скалу и начал тщательно обшаривать окрестности всей той техникой, которая у него имелась. Детектор Меллера погиб при переправе через Эвасо-Нгиро, но оставалась первоклассная оптика для Камау, бывшего партизанского снайпера, знавшего толк в выслеживании двуногой дичи. А для себя Маллесон берег фантастическую штуку, которую шефу передали его прежние партнеры по Центральной Азии. Арендаторская техника, выданная АПовцам и чаще всего у них отбитая, была совершенно загадочна и порой опасна. Принцип действия в девяносто случаях из ста выяснить не удавалось, но если она сразу не убивала тех, кто пытался ее задействовать, то работала сказочно.
Вот и сейчас Маллесон дождался, пока охотник ляжет и приникнет к мощному биноклю, а потом отошел назад и достал из рюкзака черный футляр с оранжевым иероглифом на крышке. Иероглиф был мертв. Азиаты, захватившие несколько таких штук где-то у себя на Тянь-Шане, придумали, как убивать их, потому что по живому иероглифу Арендаторы немедленно отслеживали тех, кто распоряжался их вещами. Но маска работала. Он несколько раз пользовался ею в дороге, и она помогла им избежать двух засад, обширного прочесывания и нескольких случайных встреч, несмотря на то, что в здешней АП работали бывшие рейнджеры и егеря заповедников, знавшие страну и умевшие читать следы получше Камау. Посредников она засекала мгновенно и пыталась немедленно с ними связаться, но Маллесон уже умел это останавливать. Парень из Азии, Нурлаи, на секретной базе Движения учивший его работать с маской и еще кое-какими штуками, был поражен, догадавшись, как легко Айвэн входит в нужные режимы и подавляет функции порабощения носителя. Зачем было говорить ему, что помогает Маллесону…
Солнце клонилось к закату, но было ещё жарко. Отстегнув флягу, Маллесон вылил на ладонь немного воды и бережно протер затылок и лицо, особенно тщательно промыв веки и ноздри.
Камау молча осматривал ближние склоны Элгона и все удобные расселины и полки, по по его напрягшейся под просоленной камуфляжной курткой спине майор видел, что стрелок едва сдерживает себя. У Маллесона не было уверенности в том, что Камау не грохнет его, когда он в очередной раз достанет маску, просто от отвращения, но другого выхода не было.
Прополоскав рот, майор вытянул из ножен тесак. Желто-синий огонек зажигалки долго облизывал острие клинка, потом еще пару минут Маллесон ждал, пока металл остынет, и только затем аккуратно, стараясь не зацепить веточку тройничного нерва, погрузил кончик тесака в ямку под скулой, рядом с семью зажившими отметинами, а потом двумя неглубокими уколами надсек бритый затылок. Теплые капли покатились по коже, и Маллесон, несколькими глубокими вдохами провентилировав легкие, открыл футляр, быстро налепил студенистый пласт на лицо, виски, темя и дотянул скользкие края до самого затылка, чтобы накрыть зрительные бугры. Квазиживая дрянь мгновенно почувствовала кровь, и майор ощутил, как крошечные волокна поспешно собирают ее с кожи и, вибрируя, словно от жадности, прорастают в ранки. В который раз мелькнула мысль: как сами Арендаторы задействуют эту штуку, но так же быстро погасла — пусть этим мучаются умники из научной группы. Его дело успеть выжать из нее все и не поддаться.
Отростки торопливо ползли в уши, носовые ходы, под веки, очевидно, каким-то образом убирая боль, потому что майор ничего не чувствовал. Мир, увиденный не глазами, был завораживающе странен. И ни ангелы неба, ни духи земли не могли бы помочь описать его словами. Состояние, возникающее, когда маска оживала и проникала в него… Когда бы не память об Идзуми и не ненависть, ненависть, ненависть, не угасавшая никогда, он остался бы там.
Маллесон знал, что увидит ритмичное мерцание невиданных цветов, охватывающее весь мир и уходящее за звезда, тянущееся издалека, от побережья, от Момбасы, где была одна из самых огромных Баз африканского континента, и до Момбасы невыносимо ярко, тысячами молодых вулканов, тэлыхали азиатские Базы Индии, Китая, России, а с запада накатывалась Великая Американская Дрожь. Оно войдет в него, и Маллесон станет им и одновременно его частью и почувствует, как самая крохотная песчинка мира участвует в этом гигантском содрогании, как малейшее изменение этой частицы меняет ритм и цвет зазвездной дрожи. Он понимал, что эта дрожь одну за другой расшатывает все мириады связей мира, истончая их до полной утраты, и что рано или поздно разорвется последняя, и почти догадывался, что возбуждает это сотрясение мира.
Но сейчас маска давала сказочной полноты созвучие всему. Все, что было в этом мире, он мог найти и распознать. Только на этот раз было намного труднее — он должен был отыскать врага. Того, кто мог заставить его умереть в этом комке тяжелой слизи, обернув ее могущество против слившегося с ней. Козленок выманивал на себя тигра.
Хуже всего, что майор даже не знал толком, кого они ищут — человека, монстра, переродившегося Посредника, Арендатора-дезертира, так сказать, Люцифера, сумасшедшего ученого, мутировавшего Микки-Мауса или воскресшего Вацлава Нижинского. Может быть, животное мужского пола, которое педантичный Дэвид назвал «он» вместо грамматически верного «оно».
Все, что Дэвид успел скачать через спутник, спустя сорок секунд разбитый в космосе, а потом испарившийся в атмосфере, и что удалось восстановить, выглядело так: «…Элгона. Он остановил мою трансформацию и заморозил Посред… Остановка вр… Галлюцинация и… Посы..»
Аналитики Движения разобрали эти семьдесят восемь знаков на атомы, но единственное, что было здесь достоверно, — это название мертвого африканского вулкана на границе Кении и Танзании. Еще удалось установить тот сектор, из которого ушел мессидж; в нем было двести двадцать квадратных километров.
Маллесон плыл и плыл в исполинских вихрях красок, названия которых в человеческом языке не могло быть, изо всех сил сдерживая свою способность противиться этой дряни, чувствуя, как она растворяет его в себе, квант за квантом, луч за лучом пересотворяя его неведомо во что, но только не в человека, отыгрываясь за все прежние поражения. Майор равнодушно помнил, что если в следующие восемьдесят секунд ничего не изменится, то он навсегда станет языком этого всепламени, и с каждой секундой эта мысль волновала его все меньше и меньше… Камау убьет его. А может быть, уже убил — никто не знает, помнят ли о смерти, когда покров земного чувства снят…
Выработанный годами рефлекс помогал отсчитывать убавляющиеся мгновения. Перед Капутиром, на самом краю лавовых полей, где спрятаться было просто негде, он вдруг почуял, что маску надо надеть. Она уже успела прорасти, когда Маллесон понял, что над ними барражирует патруль АП с двумя Посредниками, и маска пытается установить с ними связь, и они уже почти нащупали ее, и тогда он нашел ложбину, куда загнал животных и людей и накрыл их «хамелеонами», и под экранами уже, сочась кровью, сдирал с себя корчащуюся, сопротивляющуюся маску. Тогда она проросла мучительно глубоко, но сейчас уходила еще глубже, ему казалось, он чувствует, как она въедается в мозг, двадцать секунд, пятнадцать, десять, семь, три.
