Напротив, католик постоянными усилиями воли понуждает себя к той вере, которую ему предписывает его авторитет…
Тот, кто будет строить религию на воле и покорности авторитету, тот неизбежно должен будет ограничить веру умственным и словесным "признанием", оставляя сердце холодным и черствым, заменяя живую любовь законничеством и дисциплиною, а христианскую доброту "похвальными", но мертвыми делами. И самая молитва превратится у него в бездушные слова и неискренние телодвижения. Тот, кто знает религию древне-языческого Рима, тот сразу узнает во всем этом его традицию. Именно эти черты католической религии всегда испытывались русской душой как чуждые, странные, искусственно натянутые, неискренние. И когда мы слышим от православных людей, что в католическом богослужении есть внешняя торжественность, доводимая иногда до грандиозности и "красивости", но нет искренности и тепла, нет смирения и горения, нет сущей молитвы, а потому и духовной красоты, то мы знаем, где искать объяснения этому.
Эта противоположность двух исповеданий обнаруживается во всем. Так, первая задача православного миссионера — дать людям Святое Евангелие и богослужение на их языке и в полном тексте; католики держатся латинского языка, непонятного большинству народов, и воспрещают верующим самостоятельное чтение Библии. Православная душа ищет непосредственного приближения ко Христу, во всем, от внутренней одинокой молитвы до приобщения Святых Тайн. Католик смеет думать и чувствовать о Христе только то, что ему позволит авторитетный посредник, стоящий между ним и Богом…
Далее, если вера зависит от воли и решения, то очевидно, неверующий не верит потому, что не хочет веровать, а еретик еретичествует потому, что решил веровать по-своему; и "ведьма" служит дьяволу потому, что она одержима злою волею. Естественно, что они все преступники против Закона Божия и что их надо карать. Отсюда Инквизиция и все те жесткие дела, которыми насыщена средневековая история католической Европы; крестовые походы против еретиков, костры, пытки, истребление целых городов (например, города Штединг в Германии, в 1234). В 1568 г. все жители Нидерландов, кроме названных поименно, были приговорены к смерти как еретики. В Испании инквизиция исчезла окончательно лишь в 1834 году. Обоснование этих казней понятно: неверующий есть не желающий веровать, он злодей и преступник перед лицом Божиим, его ждет геена; и вот, лучше кратковременный огонь земного костра, чем вечный огонь ада. Естественно, что люди, вынудившие веру волею сами у себя, пытаются вынудить ее и у других; и видят в неверии или инаковерии не заблуждение, не несчастье, не ослепление, не скудность духовную, а злую волю."
С точки зрения католичества, говорит дьякон Андрей Кураев, благодать есть некая корона, которая налагается извне. "А если человек согрешил, корона снимается. То есть, что такое человек в перспективе католической антропологии? Адам был возведен в звание ефрейтора, согрешил, лычку с него сорвали. Человек прежний. Внутри него ничего не изменилось. С точки зрения православия все не так. Человек задыхается вне Бога. Болеет вне Бога. В нем начинаются страшные мутации…
Путь православный, какой? Менять ипостасность! Сердце человека изменить сначала. И из измененного сердца будут истекать другие отношения между людьми. Пафос западной цивилизации — от католиков до марксистов, другой. Придти к власти, создать новые отношения, и в этих новых отношениях возникнут новые сердца. Отсюда знаменитый тезис Маркса: сущность человека есть совокупность общественных отношений. Это из Фомы Аквинского все идет! И не случайно Томас Мор — основатель утопического социализма, святой католической церкви….
Это фундаментальная вещь. Которая различает понимание человека на западе и на востоке. В частности, из этого разного понимания персоны и ипостаси воспоследовало то, что в православных странах не возникла тематика прав человека. Понятно почему. Потому что можно защищать права персоны. А права сердца как защитить? Понимаете, вот есть такой закон — о свободе совести. И это абсурд — с точки зрения православной. Не может быть закона о свободе совести! Потому что свобода совести есть феномен не юридический, не социальный, а онтологический. Совесть свободна у любого человека вне зависимости от того, признает это государство, или не признает. В православном мире всегда считалось так. Такое глубокое ощущение, что внутренний мир человека — помните апостола Петра — "сокровенное сердце человека" — это есть ипостась. Истинное "я" в человеке настолько глубоко запрятано, что внешняя социальная среда к нему почти не имеет отношения. И поэтому православный согласится почти с любой социальной системой. С любым режимом власти. Он скажет: вы, главное, мою внутреннюю святыню не трогайте. Пусть там, надо там петь кому-то "многая лета", да Бог с тобой, пожалуйста. Кому-то налог отдать, кесарю кесарево? Не проблема! Но в глубине моего сердца позвольте мне духом моим быть верным Христу. Западный мир, напротив, всегда требовал, чтобы персона могла реализовать свои права, чтобы ее действия были защищены, и т. д. Отсюда такой внешний активизм, регуляция отношений, то есть это даже в области политической сильно сказывается".
Православие исходит из того, что вера — сугубо интимное чувство, где человек отвечает только перед самим собой и Богом. Никаким образом невозможно определить, верит человек на самом деле в Бога или нет. В православии невозможна в принципе инквизиция с её пытками, потому что под пытками человек скажет что угодно, но никакими пытками нельзя установить истинные взгляды человека. Раз невозможно в принципе установить истинность веры, считает православие, значит, церковь может только желать веры, но не требовать её. Отсюда и методы общения с паствой: в католичестве — навязывание, приказной тон, регламент, жёсткие санкции, в православии — доброжелательное общение.
Православие рассчитывает только на добровольность служения Богу, тогда как католицизм требует беспрекословного повиновения. Не напрасно много веков папы пытались создать теократию в Европе. Православные иерархи могли иметь власть, но только моральную, духовную. Они не опирались на вооружённую силу, на войска. Православие — не замена мирской власти, оно помощник в общении с Богом и только.
Суть отличия двух подходов в христианстве заключается в разном понимании ответственности человека за свои дела. Если православие осталось верным тому условию, что принятие христианской веры означает принятие человеком норм христианского поведения и с этого момента человек должен "жить не по лжи". То в католичестве предпочли "пойти навстречу" реальному человеку и несколько смягчили связь принятия веры с принятием на себя обязанности не грешить в жизни. Католичество реально оценивало силы человека быть нравственным в суровом средневековом мире и "смягчило" зависимость веры и нравственности.
От религиозной морали православия середины первого тысячелетия нашей эры, а тем более от нравственности первых христиан отошли оба направления, и римский католицизм, и византийское православие.
Христиан первых веков распознавали по их отказу приносить жертвоприношения и поклоняться римскому императору как Богу, несмотря на угрозу жестокой смерти. Первые христиане предпочитали быть живыми факелами, но не отказываться от веры и образа жизни, принятого на себя добровольно в соответствие с христианской нравственностью. "Кровь мучеников — семя христиан", как говорил Тертуллиан.
Православие спустя тысячу лет с трудом, но уже допускало сохранение жизни за счёт некоторого отступления от веры. Католичество же прямо говорило, что не только ради сохранения жизни можно отступать от религиозных норм нравственности. "Экстремизм" в соблюдении моральных устоев христианства первых веков почти исчез в наши дни на Западе Европы, но ещё сохранился кое-где на Востоке Европы. Не напрасно современные католики обзывают православных догматиками.
