Что касается Зиговых заколдунцев, все остались живы-здоровы, но удивляло другое: после той ночи они изменились. Пропала пугавшая людей текучесть облика, исчезли звериные черты. Зигмонд говорил, что сила осталась при них, и уверял, что при необходимости запросто выпустит и клыки, и крылья. Но пока что крыльев не было. Ни сам Зиг, ни его ребята внешне теперь ничем не отличались от обычных людей. И стоит ли удивляться, что они были счастливы?

— Как же так? — спрашивала я. — Вы вроде и заколдованными остались, а вроде и нет?

— Колдовство осталось, — объяснял Зиг, — а проклятие ушло. А почему… есть у меня мысли, почему, но какие-то они слишком уж простые. Даже, понимаешь ли, стыдно: триста лет нелюдями мыкаться, когда решение вот оно!

— Да какое же, скажи?!

— Ты помнишь, Сьюз, что со мной было после той ночи, когда…

Он не договорил, но я поняла. И то поняла, что напомнить хотел, и то, что думал о проклятии. Боги великие, как просто! Чужую кровь за себя… или свою — ради другого! Он же сам говорил!

— Зиг… ох, Зиг! Ты же сам говорил! Сам же говорил, что есть жертва и жертва, и…

— Дурак я был, верно, Сьюз? Столько лет, а ведь знал… просто подумать не мог, к себе приложить. Привык считать себя проклятым.

Он рассмеялся вдруг. Подтолкнул меня, кивнул на стог сена за конюшней:

— Гляди, пока мы с тобой в вопросы и ответы играем, умные люди времени на ерунду не теряют!

В сене валялись Анитка и Терес, и по их счастливому виду всякий бы понял, что похитивший Аниткино сердце менестрель наконец-то забыт и отринут.

Ульфар больше не решался нас штурмовать. Но и не уходил. Ждал чего-то. Ждали и мы. Зиговы ребята дважды выбирались за стену — они называли это «поохотиться». Оба раза притаскивали пленных, но те знали о планах Ульфара не больше нашего. Одно только прояснилось — с ним и правда был сильный маг, из столичных, и в войске барона Ренхавенского его боялись до судорог. Все, даже сам барон.

Похоже, прав был Зигмонд: маг тот и впрямь не брезговал жертвовать Хозяйке тьмы чужие жизни.

Перед храмовым днем Анегард объявил, что не выпустит из замка ни души — традиции там или нет, а так рисковать он не намерен. Кто-то из селян начал было возмущаться, но ему быстренько шепнули про Ульфарова мага и кровавые жертвы — Зигмонд позаботился пустить по замку жуткие слухи, хотя Анегард считал, что лучше б люди такого не знали. Баронесса Иозельма — это рассказала на кухне старуха Инора — закатила сыну скандал с битьем тарелок, словно какая-нибудь трактирщица. Сначала требовала сопроводить ее в храм с должным почетом, затем — просто отпустить ("Раз уж ни у кого здесь нет смелости пройти к богам мимо вражеского лагеря, это сделаю я!"), а под конец — хотя бы разрешить помолиться не в четырех стенах, а под открытым небом. "Сидите под замком, любезная матушка, — отвечал Анегард, — искренние молитвы боги слышат отовсюду". Представляю, с какой искренностью после этих слов ее милость проклинала сына! Боги должны были не просто услышать — уши заткнуть!

Вволю посудачив, мы сошлись на том, что выпускать змеюку-баронессу вышло бы себе дороже, так что Анегард решил правильно, хоть это и против сыновней почтительности. Да и Ульфару верить тоже чревато — станет вам блюсти обычаи храмового перемирия человек, приносящий кровавые жертвы, ждите, как же! Как ни крути, Анегард знал, что делал.

Поэтому в храмовый день каждый молился, как умел. Хотя, конечно, бодрости духа это людям не прибавило.

А следующим вечером осада закончилась, как мы не ждали. К замку Лотаров подошли войска короля.

Наверное, зрелище было красивое — флаги, всадники… королевское войско все-таки, не какой-нибудь там наемный сброд! Наверное… Я хотела посмотреть, но кто б меня пустил на стену? Там только караульные, да Анегард с Гарником на площадке над воротами… Так что я стояла в толпе на дворе, стиснутая между бабушкой и толстухой Бертой, и слушала звонкий голос герольда:

— Именем короля, открыть ворота! Его величество Гаутзельм Гассонский самолично разберется в споре баронов Лотарского и Ренхавенского! Славьте королевское правосудие!

Анегард кивнул Гарнику, тот скомандовал, и ворота замка натужно, словно нехотя, начали отворяться. Женщины радовались: конец нудному сидению взаперти, уж король-то разберется, кто прав, кто виноват! А меня грызла странная, мне самой непонятная тревога. Осаде-то конец, но кто окажется в победителях?

Напрасно мы думали, что в распахнутые ворота торжественно въедет король во главе пышной свиты. Первыми вошли солдаты. Их командир сказал что-то спустившемуся вниз Анегарду, тот кивнул, махнул Гарнику.

— Я знаю, они караулы менять будут, — шепнул невесть как оказавшийся рядом рыжий Рихар. — С наших на королевские.

— Зачем? — не поняла я.

— Известно зачем, — буркнул рыжий. — Ты что думала, король свою драгоценную жизнь чужой охране доверит?

Вряд ли Анегарда обрадует такой поворот, подумала я. Как будто в его замке королю грозит опасность! Еще бы к мятежникам приравняли!..

— Ра-азойди-ись! Не-е толпи-ись! — к нам подошел королевский солдат, окинул оценивающим взглядом, подкрутил усы, подмигнул Анитке. Скомандовал развязно: — Так, бабоньки-девоньки, кто хочет свести знакомство, милости просим ночью, а сейчас — расходимся, расходимся! Обозу проезд нужон!

Анитка фыркнула, развернулась, мотнув косой, и ушла в кухню. Рихар презрительно сплюнул:

— Красавчики столичные! Много о себе воображают. Да, Сьюз! Чуть не забыл, господин Анегард велели твоего Рэнси на псарню забрать.

— Зачем?!

— Чтоб не покусал кого. А то вчинят безвинной собаке покушение на королевское войско, — мальчишка фыркнул.

— Он не покусает! Я не хочу!..

— Слушай, мое дело маленькое, мне сказали, я передал. Хочешь, иди сама с его милостью разбирайся.

— Уж будто ему до меня сейчас!

— Ну вот и не спорь.

Ладно, подумала я, не буду спорить. Просто не послушаюсь.

Рихар как будто мысли мои прочитал. Сказал проникновенно и настойчиво, как говорят закапризничавшему ребенку:

— Сьюз, он прав. Я знаю, мой отец был капитаном у господина Зигмонда, я помню. Так правда надо. Король в замке, не хухры-мухры.

Я подумала вдруг — зря я привыкла считать Рихара мальчишкой. Выглядит-то он на двенадцать, но Зигу тоже больше тридцати пяти не дашь, а ему триста с гаком. Нелюдская жизнь остается жизнью, просто так ее не перечеркнешь…

— Пойдем, — рыжий оглянулся на чужих солдат, — я провожу. И знаешь что, не ходи одна, пока эти здесь…

Я кивнула:

— Да, понимаю.

Рэнси скулил, когда я уходила, оставив его в вольере. Я и сама чуть не плакала.

Въезд короля я так и не увидела. Мало того, не успела в кухню вернуться, Лизетт тут же пристроила меня к делу. Ясно: высоких гостей и угощать нужно не абы как, и… в общем, работа для всех нашлась, за кутерьмой не заметили, как ночь настала. Да и толку в той ночи, ежели господа пировать изволят?

Хотя, даже если все дела невесть как вдруг оказались бы сделаны, никто и не подумал бы уйти спать. Правильно Рихар сказал: король в замке, не хухры-мухры! Хоть и посмеиваются мужчины над бабским да девичьим любопытством, нынче даже управителю оно казалось вполне простительным. А уж свободные стражники почти все к нам набились, тем закончилось, что тетушка Лизетт лишних полотенцем выгоняла, как мух назойливых. Сквозь стук ножей, громыхание посуды и шкворчание мяса мы ловили рассказы Динуши и Анитки, помогавших подавать на стол. Король весь из себя важный, суровый, а кабы не знать, что король, так и глянуть не на что: сморчок сморчком! Ульфар от гордости аж надулся: от короля за два человека сидит, считай, вовсе рядом! И баронессу за стол позвали, вот и разбери, кто там мятежник, а кто в милости! То-то Анегард смурной весь, небось не такого ожидал… Отца-то, выходит, его величество в темницу бросил, а матушка и Ульфар, в указе мятежниками объявленные, за королевским столом! Оно конечно, не нашего ума дело, но все же…