Кооперацию, в особенности в Великобритании, часто описывают как «индивидуализм на акциях» и несомненно, что в настоящем своём виде она, действительно, содействует развитию кооперативного эгоизма, не только по отношению к обществу вообще, но и в среде самих кооператоров. Между тем, достоверно известно что, вначале, этому движению был присущ характер взаимной помощи. Даже в настоящее время наиболее пламенные сторонники этого движения проникнуты убеждением, что кооперация ведёт человечество к высшей, гармонической стадии экономических отношений и, побывавши в некоторых местностях севера Англии, где кооперация особенно развита, нельзя не придти к заключению, что значительное количество участников этого движения держится именно такого мнения. Большинство из них потеряло бы всякий интерес к кооперативному движению, если бы у них исчезла упомянутая сейчас уверенность. Нужно также сказать, что за последние годы среди кооператоров начали проявляться более широкие идеалы общего благосостояния и солидарности производителей. Нельзя отрицать проявляющуюся теперь среди них тенденцию, направленную к улучшению отношений между собственниками кооперативных производств и их рабочими.
Значение кооперации в Англии, Голландии и Дании хорошо известно, а в Германии, в особенности на Рейне, уже в настоящее время кооперативные общества являются крупным фактором промышленной жизни.[330] Но, быть может, Россия представляет наилучшее поле для изучения кооперации в бесконечно разнообразных формах. В России кооперация, т. е. артель, выросла естественным образом; она унаследована от средних веков, и в то время, как формально образовавшемуся кооперативному обществу пришлось бы бороться с кучею законных затруднений и с подозрительностью бюрократии, неоформленный вид кооперации — артель — представляет самую сущность русской крестьянской жизни. История «созидания России» и колонизация Сибири представляются в действительности историею охотничьих и промышленных артелей, вслед за которыми потянулись деревенские общины. Теперь мы находим артель повсюду: в каждой группе крестьян, отправляющихся из одной и той же деревни на заработки на фабрику, во всех строительных ремёслах, среди рыбаков и охотников, среди арестантов на пути в Сибирь и обратно, среди железнодорожных носильщиков, биржевых артельщиков, таможенных рабочих, в многих из кустарных производств (дающих занятие 7.000.000 людей) и т. д. Словом, сверху донизу, во всём рабочем мире мы находим артели: постоянные и временные, для производства и потребления во всевозможных видах. Вплоть до настоящего времени рыболовные участки на реках, впадающих в Каспийское море, арендуются громадными артелями; река Урал принадлежит всему казачьему уральскому войску, которое делит и переделяет свои рыболовные участки — едва ли не самые богатые в мире — между казачьими деревнями, без всякого вмешательства со стороны властей. На Урале, на Волге и на всех озерах северной России рыбная ловля всегда производится артелями. Но помимо этих постоянных организаций имеется также бесчисленное множество временных артелей, составляющихся для всевозможных специальных целей. Когда 10–20 человек крестьян из одной местности отправляются в большой город на заработки, в качестве ли ткачей, плотников, каменщиков, судовщиков и т. д., они всегда составляют артель. Они сообща нанимают помещение и стряпку (очень часто жена одного из них занимается стряпней), выбирают старосту и питаются сообща, причем каждый платит артели за помещение и пищу. Партия арестантов на пути в Сибирь всегда поступает таким же образом, и выбранный ею староста является официально признанным посредником между арестантами и начальником военного конвоя, сопровождающего партию. В каторжных тюрьмах арестанты имеют такую же организацию. Железнодорожные носильщики, посыльные на бирже, таможенные артельщики и городские посыльные, связанные круговой порукой, пользуются такою репутациею, что купцы доверяют члену артели посыльных любую сумму денег. В строительном деле образуются артели, насчитывающие иногда десяток, а иногда и до двухсот, членов, причем крупные подрядчики по постройке домов и железных дорог всегда предпочитают иметь дело с артелью, чем с отдельно нанятыми рабочими. Недавние попытки военного министерства иметь дело непосредственно с производительными артелями, образовавшимися ради специальных производств среди кустарей, и давать им заказы на сапоги и всякого рода медные и железные изделия для обмундировки солдат, судя по отчетам, дали вполне удовлетворительные результаты, а отдача одного казенного завода (Боткинского) в аренду артели рабочих сопровождалась одно время положительным успехом.
Мы можем, таким образом, видеть в России, как древние средневековые институции, избежавшие вмешательства государства (в их неоформленных проявлениях), целиком дожили вплоть до настоящего времени и приняли самые разнообразные формы, в соответствии с требованиями современной промышленности и торговли. Что же касается до Балканского полуострова, Турецкой империи и Кавказа, то старые гильдии удержались здесь в полной силе. Сербские «еснафы» сохранили вполне средневековый характер: в их состав входят как мастера, так и подённые рабочие, они регулируют промыслы и являются институциями взаимной поддержки, как в области труда, так и на случай болезни;[331] в то же время, грузинские «амкари» Кавказа и в особенности Тифлиса, помимо выполнения вышеуказанных функций, оказывают значительное влияние на городскую жизнь.[332]
В связи с кооперацией мне, может быть, следовало бы также упомянуть о дружеских обществах взаимной поддержки (friendly societies,) о союзах «чудаков» (odd-fellovs), о деревенских и городских клубах для оплаты медицинской помощи, о клубах для похорон, или для приобретения одежды, о маленьких клубах, часто устраиваемых среди фабричных девушек, вносящих еженедельно по несколько пенсов и затем разыгрывающих между собою сумму в двадцать шиллингов (10 руб.), которая дает возможность сделать какую-нибудь более или менее существенную покупку, и о многих других обществах подобного рода. Во всех таких обществах и клубах можно наблюдать немалый запас общительности и веселости, даже в тех случаях, когда за «кредитом и дебетом» каждого члена тщательно наблюдают. Но помимо этих учреждений, имеется столько ассоциаций, основанных на готовности жертвовать, если понадобится, временем, здоровьем и жизнью, что мы можем из их деятельности почерпнуть примеры наилучших форм взаимной поддержки.
На первом месте следует упомянуть здесь об обществе спасения на водах в Англии и о подобных же учреждениях на континенте. Английское общество имеет свыше 300 спасательных лодок на побережьях Англии, и оно имело бы их вдвое больше, если бы не бедность рыбаков, которые сами не могут покупать их. Экипаж этих лодок всегда составляется из добровольцев, готовность которых жертвовать жизнью для спасения совершенно неизвестных им людей подвергается каждый год суровому испытанию, и каждую зиму несколько храбрейших из них действительно погибают в волнах. И если вы спросите этих людей, — что заставляет их рисковать жизнью, иногда даже при таких условиях, когда нет, по-видимому, никаких шансов на успех, они, вероятно, ответят вам рассказом вроде следующего: «Над Ла-Маншем пронеслась страшная, снежная буря; она бушевала на плоских песчаных берегах в Кенте, где расположена была крохотная деревушка, и на пески возле деревушки море выбросило маленькое одномачтовое судно, нагруженное апельсинами. В таких мелких водах держат только плоскодонную спасательную лодку упрощенного типа, и пуститься на ней в такую бурю значило идти на верную гибель, — и однако люди решились и пошли. Целые часы боролись они против бурана; два раза лодка опрокинулась. Один из её гребцов утонул, остальные были выброшены на берег. Одного из последних, — интеллигентного таможенного стражника, — нашли на следующее утро, сильно ушибленного, полузамерзшего в снегу. Я спросил его, как они решились на такую отчаянную попытку? — «Я и сам не знаю», — отвечал он: — «Вон там, в море, гибли люди, вся деревня стояла на берегу, и все говорили, что пуститься в море было бы безумием, что мы никогда не справимся с прибоем. Мы видели, что их было на судне пять или шесть человек, уцепившихся за мачту и подававших отчаянные сигналы. Все чувствовали, что надо что-нибудь предпринять, но что могли мы сделать? Прошел час, другой, а мы все стояли на берегу; всем очень тяжело было на душе. Потом вдруг нам послышалось, что сквозь завывания бури донеслись их вопли… С ними был мальчик… Мы больше не могли вынести напряжения; все сразу сказали: «Надо выходить!» Женщины говорили то же; они смотрели бы на нас, как на трусов, если бы мы остались, — хотя на следующий день они же называли нас дураками за нашу попытку. Как один человек, мы все бросились к спасательной лодке и отправились. Лодку опрокинуло, но нам удалось снова поставить ее… Хуже всего было, когда несчастный N тонул, уцепившись за веревку от лодки, и мы никак не могли ему помочь. Затем нас захлестнуло огромной волной, лодку опять опрокинуло, и нас выбросило всех на берег. Люди с тонувшего судна были спасены лодкою из Донгенэса, а нашу лодку перехватили за много миль к западу. Меня нашли на утро в снегу».
