Однажды баба, больная лихорадкой, придя за водою, увидела, что их бог лежит опрокинутый, камни разбросаны, и сверх того злоумышленник, подложив сухих сучьев под колоду, изображавшую бога Беля, наполовину сжег ее.
А так как народ чтил Беля и считал его своим покровителем, то поднялся страшный плач, рыдания, жалобы, и возмущение народа было безгранично. Все приходили к опустевшему урочищу, плакали, заламывали руки.
Конечно, что заподозрить в таком святотатстве можно было исключительно только христиан. Начали искать в окрестностях, расспрашивать о проезжавших мимо, но на след виновника не напали.
Прибежавший к месту происшествия Варга воспользовался возмущением народа и начал уговаривать, чтобы в назначенный для этого день все дворы и хаты тех, кого подозревали в принятии новой веры, сжечь, а самих убить.
— Когда мы это сделаем, — говорил он, — Мешко испугается и не посмеет идти против старых богов!
В первый момент все с ним согласились; злоба и желание отомстить было великое; но на следующий день один из дедов подал другую мысль, которая, по мнению многих, была гораздо умнее.
— Хорошо, — сказал он, — пусть так и будет, но прежде всего надо попробовать действовать спокойно. Пойдем все, сколько нас есть — тысячами, с жалобой к Мешку, расскажем ему, какую потерю и оскорбление нам нанесли христиане, и что это всем принесет и несчастье, и град, и громы, и голод во всей стране; увидим, что тогда он скажет.
Варга смеялся, но другие соглашались со стариком. Решили отправиться всей толпой с подарками и жалобой к князю. Но пока уговорились, где встретиться и в какое время — новый слух распространился, что в окрестностях Домбровы стоявший там от незапамятных времен каменный столб был опрокинут святотатственной рукой врага, а стоявший на столбе бог, катясь вниз по камням, разбился вдребезги.
Сердца язычников опять запылали гневом, и от Беля побежали к Домброве, там плакать над раскрошившимся божком. Вокруг места, где стоял столб, нашли много следов конских копыт, из чего заключили, что людей было несколько, что было очень правдоподобно, так как невозможно было одному справиться со столбом.
Варга подбивал народ к бунту и указывал на подозрительные дворы, но люди настояли на том, чтобы пойти раньше к князю.
Напекли калачей, приготовили узорчатые полотенца, куриц и яйца, так как в те времена не полагалось без подарков обращаться к князю с просьбами и жалобами и с требованиями чинить суд и правду. Назначили день, и большая толпа во главе с несколькими стариками отправилась в замок над Цыбиной.
Толпа, к которой еще присоединялись по дороге, становилась все больше и больше. Народ не скрывал, с чем идет к князю, но Мешко уже с утра был подготовлен к встрече и уведомлен обо всем. Преданные ему люди известили его заранее, и князь по обыкновению ничего не ответил. В замке никаких предосторожностей не предпринимали.
Остановившись на валах, толпа выбрала из своей среды представителя, который должен был говорить от имени народа, затем, в полном порядке и молча, все отправились в замок и, подойдя к воротам, остановились в торжественном ожидании. Мешко, следивший за всем из-за ставней, выслал стольника спросить, в чем дело?
Старшие из толпы рассказали ему о случившемся; приказано было подождать. Наконец, вышел Мешко, которому тотчас поднесли подарки, и старики склонились к его ногам.
Князь ласково улыбался.
Начали говорить, и как это всегда бывает, перебивали друг друга, повторяли подробности, и повесть затянулась. Сидя на скамье в передней, князь с большим вниманием слушал рассказ.
Когда в конце концов и самой толпе надоели бесконечные рассказы, и одни начали перебивать других, тогда Мешко, вставая со скамьи, спросил, кто был виновником всего несчастья.
На этот вопрос никто, конечно, с уверенностью не сумел бы ответить. А высказывать свои подозрения, в. общем, ни на чем не основанные, никто не решался. Открыто обвинять христиан не было повода и доказательств. Люди ворчали, с недоумением пожимали плечами, а Мешко все спрашивал одно — где же виновник? Один только крестьянин Дрежвица, постарше и посмелее других, наконец ответил:
— Милостивейший пане, если бы мы знали, кто виноват, мы бы сами его наказали; ведь мы должны же заступиться за наших богов? Но вы, милостивый князь, сильнее нас, прикажите следить и накажите — помогите нам стать на защиту наших богов…
— Послушай, Држевица, — ответил Мешко, — а эти боги очень сильны были?
Толпа начала кричать, что они могли послать и гром, и град, и мор на скот, и голод.
— За что же им вам мстить, если вы не виноваты? — сказал Мешко. — А если они обладают такой мощью и силою, то сами за себя постоят и отомстят тому, кто заслужил.
Тут сразу поднялся шум, не все поняли князя. Мешко еще раз повторил свои слова.
— Наконец, — прибавил он, — так как виновника не нашли, то и правосудия нельзя учинить, и лучше всего самим богам предоставить право мстить за себя. У них есть громы — убьют виновника.
Вдруг из толпы выскочил Варга, взъерошенный и весь красный, как в лихорадке. Еле поклонившись князю, крикнул громким голосом:
— Чего тут искать виновного? Разве мы не знаем, кто восстает против нас и наших старых богов? Пальцем можно указать, кто вводит у нас немецкую веру! Слишком много этой сорной травы здесь набралось! Никто другой, только они виноваты: их карать, их изгонять и погубить! Мы не позволим над нами издеваться, и если не найдем у вас справедливости, сами ее учиним.
Мешко смотрел на кричавшего, а затем сделал знак своим слугам схватить бунтовщика. Толпа остолбенела.
— Я тебя, старик, знаю, — сказал князь, — ты уже раз поджигал красногорский дом. Тебе возвратили свободу, — а теперь тебе хочется самому чинить суд и расправу. Это мое дело…
Когда слуги вмешались в толпу, чтобы взять жреца, она задвигалась, заворчала, как зверь. Старики начали просить за Варгу, который стоял теперь весь бледный. Мешко велел отпустить его, но так грозно посмотрел на него, что дед, не сказав больше ни слова, поскорее улизнул и исчез в толпе.
— Никакого удовлетворения я вам не могу дать, так как нет преступника, — продолжал князь. — Боги сильные и сами будут защищаться. Испокон веков было принято, что каждый поклонялся тому богу, которого избрал себе, и никто не был за это в претензии. Одни принесли нам Триглава, другие Радегаста, третьи Световида, иные Волоса, и все ставили их и поклонялись им. Приносили богов от редаров, вильков, от лютыков, волинов и от дулебов, — и никто против этого не восставал. Пусть так будет и впредь! Оставим в покое и тех, кто верует в христианского Бога, а кто вздумает их преследовать, — тот будет наказан!
Затем Мешко встал и, смерив глазами молчавшую толпу, велел удалиться.
Старики поклонились князю, и толпа ушла обратно.
Варга тщательно скрывался, и толпа ему в этом усердно помогала до тех пор, пока не вышли за вал, так как они серьезно боялись, что князь передумает и прикажет его все-таки схватить. Итак, проба вышла неудачной. Долгое время шли все молча и с поникшими головами, грустные, задумчивые — никто не смел говорить. Наконец, утомленные, все прилегли на берегу Варты, недалеко от замка.
Там только, придя немного в себя, начали разговаривать, жаловаться и сетовать. Более смелые критиковали князя, другие поглядывали на них со страхом и молчали, боясь даже их слушать. Варга сидел нахмуренный и сердитый.
— Просить у них справедливости! — воскликнул наконец. — У них! Когда весь их двор переполнен христианами, которые везде распоряжаются. Что тут спрашивать и о чем просить? Все спокойно было, пока не вернулся сын Любоня, зараженный этой немецкой верой! Мы сожгли его дом… да! Но этого мало. Надо вместе с домом и его самого сжечь. Все из-за него вышло. К нему все собираются, там происходят совещания… Но в другой раз я себя поймать не дам… так как меня здесь уже не будет.
Никто на эти угрозы не ответил, и Варга с устремленным в землю взором, не обращая внимания на окружавших, бормотал что-то про себя, метался, кричал все громче, то опять стихал и долго не мог успокоиться.
