А между тем если бы смолоду нашу энергичную молодежь тянула бы не недоступная Америка, мечты о которой оканчиваются всегда одними мечтами, а тянули бы Туркестан и Семиречье, кто знает, в какой цветущий край обратились бы эти пустыни, которые я проезжал одиноким всадником.
На лекции инженера Скорнякова, на экране волшебного фонаря проходили перед слушателями гигантские плотины, перегораживавшие дорогу горным речкам, оросительные каналы, водораспределительные шлюзы. И там, где умирали от жажды пятьдесят лет тому назад одинокие охотники за черепами, там теперь на тысячах десятинах росли яблоки и груши, стояли чистенькие домики и рабочие укладывали в ящики для экспорта в Париж и Лондон яблоки на миллионы рублей… Это сделала вода, это сделала разумная работа американских инженеров, широкий размах американского гения. К сожалению, г. Скорняков ни слова не сказал о гении русском, о громадных оросительных работах, грандиозных плотинах в Муганской степи, Мургабском имении и в Голодной степи. Бесплодные пески, та унылая пустыня, по которой я ехал на протяжении 92 верст, не встретивши ни капли воды, ни одного поселка, может быть обращена в удивительной красоты и плодородия участки. И с этой целью в Семиречье уже работают инженеры, и их партии рассеялись по предгорьям Алатауских гор, исследуя воды…
А что может сделать здесь культурный человек, показывает та волшебная картина, которую представляет из себя Верненский уезд, эта житница Семиречья, — это царство яблоков…
Вот на горизонте мутными силуэтами замаячили деревья, кремнистый путь стал мягче, дорога пыльнее. Сухая трава пучками поросла по степи. Показались таранчинские деревни, заскрипели арбы, залаяли собаки — пустыня кончилась.
— Что, переедем через Чилик?
— Эге, переедете. Воды мало. По колено не будет.
По каменистому руслу, разливаясь на десятки рукавов, между которыми по островкам поросли густая трава и кустарники, чистая, прозрачная и студеная, зеленовато-белая несется горная речка Чилик. И ею как бы отрезало пустыню. Громадное село Зайцевское, а за ним по широкому пыльному тракту, вьющемуся вдоль гор и постепенно к ним приближающемуся, вправо и влево нивы и нивы. На бледно-желтой стерне громадные скирды хлеба — американского масштаба скирды, такие же копны люцерны, а в садах при поселках горы яблоков. Как щебень на шоссе в России сложен правильными кубами, так здесь в садах навалены громадные яблоки, каждое с голову ребенка, каждое фунта 2 весом. И от них по всей окрестности стоит здоровый крепкий медвяный яблочный аромат. Восемь гривен воз — дешевле песку, 8 копеек сотня эти дивные, сладкие ароматные яблоки. И тут же громадные верненские груши дюшесы, нисколько по вкусу и аромату не уступавшие калифорнийским грушам. Теперь селения часты. Русские и таранчинские поселки идут вперемешку. Все в садах, все в зелени, и все в яблоках. Не снятые, они висят на оголенных от листьев ветвях черных яблонь большими темно-красными шарами, они лежат на земле, валяются на дороге. Они и подсолнухи — вот мусор большой земской дороги. Теперь уже не пустыня кругом, где часами не встретишь никого, но шумный пыльный тракт. Телега за телегой несутся из Верного с базара — веселые хмельные люди кричат и ухают. Все подвыпили и развеселились, верный и вечный урожай, девать некуда. И каким приятным пятном в этой ватаге телег промелькнуло две телеги, и в них семиреченские гвардейцы. Трезвые, чистые, в аккуратно одетых малиновых шапках, в прекрасных шинелях, бодрые и радостные ехали гвардейцы домой. И в их бодром подтянутом гвардейском казачьем виде была такая красота, такая гармония с окружающим дивным пейзажем, что легко и радостно становилось на сердце.
И вот из-за уступов горы показалась величавая седая вершина горы Талгара — 16000 футов высоты. И там, где вид на нее был удивительно красив в густом раскидистом саду, где росли гигантские тополя, где карагачи образовали густой свод аллеи и переплелись ветками с ивами, где под яблонями на зеленой траве ходили серые журавли, высилось многоэтажное здание с башнями под зеленою крышею винокуренного завода Пугасова. И с веранды этого завода открывался вид, на который за границей брали бы деньги. Вниз в долину, бегущую к реке Талгар, буйною зарослью спускались сады. Из пестрой осенней зелени, из чащи яблонь, из перистой и нежной листвы белой акации точно толстые зеленые свечи торчали высокие тополя. Слева крутым уступом надвинулись холмы, поросшие чахлой травой, а за ними, над ними, в картинном удалении, будто нарочно поставленные так, чтобы быть видными во всей красоте, стояли стеною Алатауские горы. Острые зубцы гор поднимались пальцами к синему небу, и громадным пластом, могучий, весь в серебряных искрах белый спускался ледник. И ледяное ложе его обступили скалы и горы, и их таинственная цепь была так дивно прекрасна, точно чеканка темного старого серебра вокруг серебряного прозрачного блюда. Ниже снеговые поля, из которых щетиной торчат еловые леса, ниже новые скалы, пропасти и бездны… Кавказ, Альпы да горы Сиерра-Невады — только эти исполины могут сравниться красотою с красотою Талгарского пика. Там влево скрывалось таинственное Иссыкское озеро, там были леса, звери, там были страшные горные дебри. Но отсюда волшебной серебряной игрушкой рисовались эти грозные пики, эти могучие ледники. От гор вниз к Илийской пустыне весь край пестрел темными пятнами хуторов и поселков. В глубоких балках, густо заросших колючим кустарником, струились речки и пыльными полосами по всем направлениям дымились дороги. И жило и шумело Семиречье.
Под самым заводом по реке Талгар широко раскинулась правильными улицами и поползла в гору громадная станица Софиевка. В ней две церкви — одна старая белая под зелеными куполами, обычной здесь станичной приземистой архитектуры, другой большой собор заканчивается постройкой.
История этого Софийского собора весьма интересна. Года два тому назад священник Софиевки, пораженный пьянством села, убедил станичников отчислить 10 % от денег, тратящихся на водку, на постройку храма. Станичники согласились. И вот через полтора года заканчивается громадный храм. В станице уже есть четыре школы, кредитное общество, сельскохозяйственные машины.
И опять вернусь к лекции Скорнякова. Вся лекция была пересыпана миллионами долларов, которые тратят американцы на оросительные работы, на устройство плотин, на проведение железных дорог. Правительство Соединенных Штатов, кооперативные товарищества фермеров, компании на акциях, в один, два года строят громадные города, освещают улицы электричеством, проводят железные дороги, пустыни желтого песку обращают в цветущий плодородный край. И слушатели семиреки ловили ухом цифры миллионов и с грустью думали о тех песчаных пустынях, которые так охотно берутся обратить в гигантскую житницу река Или, взятая из китайских пределов, реки Кольджат, Таш-Карасу, Темерлик, Чарын и многие другие. Нужны только миллионы, нужно по 75 рублей на каждую орошенную десятину пустыни.
А где их взять?..
И смыкающиеся железные купола Софийского собора говорили о тех миллионах народных денег, которые обращаются в водку и влекут за собою преступления, вырождение и неряшество, тогда как обращенные в воду, они дали бы новые и новые миллионы рублей…
Но то американцы.
Закат покрыл золотом горизонт. Солнце бросало прощальные лучи на солидные стены Пугасовского водочного завода, и его башни и стеклянные фонари горделиво смотрели на окрестность, как башни средневекового замка. И ему подвластны были все эти хутора и поселки и послушно несли ему дань, лишь 10 % уделяя на церковь.
Солнце зашло. Заклубилась туманом и угасла в фиолетовом мареве поросшая садами широкая долина: черною страшною стеною стали исполинские горы и над ними еще долго горел Талгарский пик, освещенный лучами уже ушедшего солнца, и отливал, и сверкал, и играл желтыми и красными огнями, как гигантский опал в оправе из черного серебра…
В 2-х верстах к северу от Верного по старой Копальской дороге есть удивительной красоты место. Это Алферовская роща. Сама старая Копальская дорога начинается необыкновенно эффектными аллеями исполинских тополей. Вскоре с запада к дороге примыкает большая роща, версты три длиною и две шириною. По пыльной дороге мимо хутора попадаешь на главную аллею и поражаешься. Помните у Золя в «La faute de l'Abbи Mouret» описание парка Paradou. В эти теплые ясные октябрьские дни, когда небо сверкало ослепительною голубизною, эта Алферовская роща удивительно напомнила мне сад Paradou. Как бы и сама очарованная, тихо разглядывая и чутко насторожив красиво обрезанные уши, по дороге, усеянной прелым желтым листом, шла моя лошадь по тенистой аллее. Громадные карагачи образовали высоко над головою купол, а между ними нежной темной ажурной листвою оплелись кусты белой акации. За аллеею в перелеске из молодых тополей и карагачей широкая, буйная трава, поваленная ветром и дождем. Темную зелень карагачей вдруг пересекает яркое золото стройных берез. Узкая березовая аллея тонет во мраке новой заросли и исчезает возле оврага. Вот по правильному кругу стали березы, там серебристый тополь протянул вверх ветви исполины… И ни души в этот очаровательный воскресный день… Впрочем, в глубине тенистой аллеи идет парочка…
