Среди родственников Андрей не увидел старика, с которым он разговаривал до операции. «А может, мне привиделась вся эта чертовщина», – подумал он.

Родственники, конечно, его объяснениями не очень-то удовлетворились. Они в раздражении вдруг перешли на ты: «А ты куда направился, если он крайне тяжелый, сиди у него, коновал». Раздались угрозы, что если что не так… В общем, как могли, так и испортили ему настроение.

– Я в ваших деньгах не нуждаюсь и прошу никому из персонала их не совать. Если возникнут какие-то проблемы, реаниматологи меня сразу же вызовут. И вообще, не мешайте работать персоналу, – закончил он довольно резко свою разъяснительную речь. И похоже, он разобрался, что эти ребята из категории так называемых «новых русских». А они смотрят на докторов, как на свою собственную обслугу. Они считают, что дашь доктору на лапу стольник баксов – и должен он бегать, как мальчик, угождая ему на каждом шагу. А этого Андрей категорически не переносил, даже если это происходило с другими. Поэтому понятно, с каким настроением он сейчас добирался до соседнего корпуса.

Он сделал еще один рывок по мокрой аллее и уже через пять минут стоял у запасного входа, резко нажимая на звонок.

«Эх, сейчас бы чашечку кофе, – опять промелькнуло в голове, – да и поесть не мешало бы. – Андрей посмотрел на часы. – Час назад я должен был позавтракать. Взрослый мужик, а все как мальчишка бегаю. Гастрит, давление, нос хронически заложен, ничем не пробьешь. Вот и ноги насквозь промокли. Совсем как в детстве, черт подери, куда оно подевалась? Мокрые ноги, ангина, чай с лимоном и аспирин, да неделя внешкольного шалопайства – сплошной кайф! Теперь ни свободы, ни лимона. Одна головная боль… – Он довольно долго трезвонил изо всех сил в служебную дверь, но ему никто не ответил. – Ё-мое, видно, придется идти через центральный вестибюль». – Эта мысль заставила его с такой силой бухнуть ногой в дверь, что тут же раздался голос знакомой нянечки:

– Да что же ты колотишь, Андрюша, как бандит какой-то! Всех наших родильниц побудишь.

– Как же ты меня, Марфа Андреевна, через закрытую-то дверь узнаешь? – удивленно спросил он.

– По стуку, мил человек. – Она впустила его, глядя снизу вверх через толстые линзы очков.

– Значит, помнишь меня?

– А то как же! Всю жизнь помнить буду, чай немного осталось. Мой-то Федор все просит, чтобы я занесла тебе от него баночку грибов, а я все забываю. Да и неудобно как-то, ты теперь говорят, большим хирургом стал. А я ведь тебя еще студентом помню.

– Нет уж, на той неделе обязательно занеси баночку-то. Грибочки – моя слабость. Как сам хозяин?

– Спасибо, твоими молитвами. Нам много не надо, годик бы еще Бог дал пожить, и хорошо.

– Проси, Бог даст, он добрый. Привет Федору передай. Меня вызвали на операцию, кто там сейчас?

– Сама Альбина Григорьевна, ее тоже вызвали. «Альбинка! Про кофе, похоже, придется забыть», – мелькнула мысль, то ли радуя, то ли огорчая.

– Ты меня, Марфа Андреевна, не провожай, иди – досыпай. Да, держитесь там со стариком.

Панкратов быстро поднялся на третий этаж, вошел в ординаторскую. Сразу же увидел светлое пальто Альбины, небрежно брошенное на диван.

«Спешила, похоже. – Он бросил свою куртку, и она – толстая и грубая, аккурат легла на нежную дамскую одежку. – Все как надо, все как у людей», – подумал он.

Альбинка – звонкая, пышноволосая, крепко сбитая казачка – сильно увлекла его в институтские годы. Были они славной парочкой и даже к семейной жизни примеривались. Совсем не плохая перспектива – одни проблемы, одна головная боль, за ужином разборки операций, как на конференции, а ночью – тяжелая, горячая Альбинкина грудь, заслонявшая и разборки и тревогу. Так бы и вышло, если бы Панкратов не встретил на четвертом курсе Ларису в одной эстетской компании. Встретил и «врезался» в нее с лету, как альбатрос в скалу. Лариса была тоненькая, вся какая-то извилистая, нежная. Она пришла из другого мира, где благоухают шанели, а не трофические язвы, где спорят о пропорциях, оттенках, стилях, а не о непроходимости кишечника, гангренах, перитонитах. Только не соединялись их миры, как порхание мотыльков над цветочными венчиками и черноземная, кишащая червями жижа. Но уже тогда знал Панкратов, что его мир, его дело важнее. Знал, нутром чуял, что трудно им придется. Но защититься перед Ларкиным воздушным превосходством не умел.

Альбинка замуж не вышла, хотя ее звали. Да и с Андреем теплых отношений в виде профессиональной дружбы не разрывала. И находили они в этой связи отдохновение, вроде сообщества близких родственников. Она часто вызывала его на помощь, когда во время гинекологических операций сталкивались с какой-то неясной патологией. Иногда и он приглашал ее к себе, если дело касалось женских проблем. «Так что наша дружба стоит не на пустой лирике юношеских воспоминаний, а на крепком фундаменте производственной необходимости», -любила повторять Альбина, провоцируя его на вынужденные заверения, что, мол, какая уж там производственная необходимость без личной заинтересованности.

Панкратов быстро переоделся и уже через пять минут подошел к операционному столу. Спиной к нему стояли две крупные женские фигуры. В одной из них он сразу признал Альбину. Еще одна, тоже крупная тетка, стояла напротив. «Прямо три грации с картины Боттичелли», – мелькнуло у него в голове. Фальконе на них не хватает.

– Андрюша! – искренне обрадовалась Альбина, увидев его. – Спасибо, что пришел. Что-то не можем здесь разобраться, помоги, пожалуйста.

– При условии, если после операции будет кофе, приготовленное твоими руками, и хотя бы один бутерброд, – сразу же поставил условие Панкратов, шутливо, конечно, но вовсе не безосновательно. Голод и засевший со студенческих лет гастрит давали о себе знать самым настойчивым образом.

– Будут тебе бутерброды, взяточник! – звонко рассмеялась Альбина своим знаменитым заразительным смехом.

Он подошел к столу и чуть отодвинул Альбину:

– К больному не протиснешься. Раздобрели вы здесь.

– Я – женщина в теле. А все потому, что никто не гоняет. -Альбина скосила на него насмешливый серый глаз. – Мужа я так и не завела.

– Нужна тебе такая обуза! – Панкратов понял упрек. – Мы, мужики, существа грубые, неряшливые, ленивые. Зарабатываем плохо. А главное – носки по всему дому разбрасываем.

– Смотри, Андрюша, какая-то странная опухоль толстой кишки, – нахмурила лоб Альбина.

Панкратов присмотрелся, ощупал образование и поправил:

– Не толстой, а слепой. Да и не опухоль вовсе. Дайте-ка мне пинцет, ножницы. – И, получив инструмент, рассек брюшину вдоль кишки. – Теперь видишь? Это, моя дорогая Альбиночка, всего-навсего аппендикулярный инфильтрат. Не огорчайся, иногда и мы путаемся с этой гадостью, и не всегда правильно ее определяем. Штуковина, к счастью, безобидная, с чем и поздравляю. А то ведь я сегодня еле ноги унес с операции, да еще не знаю, чем дело закончится. Ну что, Анна, – обратился он к молодой докторше, которая вела операцию, – сами закончите, или как?

– Спасибо вам, Андрей Викторович, конечно сама. Вы уж, пожалуйста, извините меня, неумеху, всех побеспокоила. Альбину вызвала, вас.

– Да вы не извиняйтесь, Анечка, – остановил ее Андрей Викторович, – примерно в вашем возрасте я чуть было всю правую половину толстой кишки не удалил по этому же случаю. Да вовремя меня остановил старший товарищ. Все повторяется. Спасибо всем.

– Спасибо всем нам, – завершила благодарственный ритуал Альбина полагающейся у хирургов фразой.

– Ну а мы тогда с Альбиной Григорьевной отправимся в закрома, получать обещанное нам вознаграждение. Замерз я сегодня. Если бы не утро и не чертова конференция, – он покосился на часы, – которая уже идет полным ходом, выпил бы я сейчас грамм этак…

– И какая нынче доза? Ты про коньячок не договорил, -спросила Альбина, когда они оказались в ординаторской. И было в ее голосе столько чувств, что и слезы, и язвительные наскоки, и обвинения, и мольбы, и пылкие признания оказались бы вполне уместны.