Литмир - Электронная Библиотека

Но главное все же состояло в том, что Лариса была совсем не бездарность. Лепить из повидла пули научила ее та скупая на радости действительность, в условиях которой формировалось ее творческое кредо «в человеке все должно быть красиво». Про тело и душу все знали, про одежду забыли, производя швейных монстров на конвейерах многочисленных швейных фабрик.

Как-то, отдыхая с родителями на Черноморском побережье, Лариса поспорила с прикинутым во все дефицитно-импортное ухажером, что сумеет выглядеть не менее элегантно, чем Софии Лорен на каннском фестивале во всем, что угодно, кроме продукции фабрики «Красная большевичка». Ухажер принес исходный материал – найденный на берегу, дырявый и пропахший морем мешок из какой-то колючей дратвы. Ларисе не понадобилось даже ночи на превращение «тыквы в карету». Уже вечером, тоненькая и загорела, она вышла на приморскую набережную в новом туалете. Конечно, это был не стиль великолепной гранд-дамы экрана Софии Лорен. Но многие королевы гранжа отдали бы за этот шедевр наскучившие туалеты Версаче и прочих Живанши.

Да, ей нравилось преображать отвратительное в прекрасное, жалкое в поражающее воображение. В общем – она чувствовала себя волшебницей, превращающей одежных золушек в принцесс.

В бедноватые совковые времена Ларису останавливали на улице дамы, просили продать то перешитый из дубленых тулупов жакетик, то невероятно стильный костюм из матрацного тика. А уж вязаные вещи под руками Ларисы обретали особый шик, что тоже было совсем не просто.

Вначале надо было купить несколько мотков дешевой тесьмы, потом долго ее распускать. Зато таких цветов и такого качества шерстяной пряжи в магазинах никто никогда не видел. Было кое-что и у «несунов». Но финансы молодой семьи «пели романсы». Андрюшка в ординатуре получал 90 рублей, а 40 давали на поддержание жизни родители. А сколько надо было? Вадьке на детсад – отстегивай, за кооперативную квартиру взносы вноси. А она сама – студентка, да еще с фантазиями. Бутылка с молоком стоила 30 копеек, без молока – 15. И надо было всегда точно рассчитывать, сколько сдать пустых, что бы хватило на полные, то есть и на кашу сыну, и на кефирчик Андрюше, который он бутылками выпивал на ночь прямо из горлышка, сорвав зеленочную крышку.

Одно было богатство – три книжных полки, заставленные коньячными бутылками, да какими! «Камю», «Наполеон», да все в фирменных коробках, не говоря уже об армянских пяти-звездных! Это зрелище наповал сразило вызванного прочистить раковину слесаря. Ему полагался трешник, но его не было, зато был предложен коньячный выбор. Крепкий и много повидавший мужчина так и сел на табурет, узрев в почти пустой молодежной хате такие сокровища. Ему хотелось попробовать и то и это. Так и просидел до утра с Андрюшей на кухне, дегустируя противные, но такие дорогие напитки. На всю жизнь запомнил мужик ту ночь.

Замужество Ларисы, конечно, многие считали мезальянсом. Отец – профессор-кибернетик, мать – экономист. Талантов у единственной дочери хватало, кроме одного – умения завоевывать поклонников. Длинноногая, тихая Лариса считала себя плохонькой, в компаниях отсиживалась по углам, случайных ухажеров с брезгливостью прогоняла. И тут явился он – на дачу к Татке Измайловой, празднующей двадцатилетие. Было уже поздно, и дым поднимался коромыслом к темным деревянным потолкам веранды, запотели цветные стекла, за которыми замерла снежная, голубая от полной луны ночь. Он вошел, на секунду задержался в дверях, наверно, присматриваясь в полутьме и дыму, и почему-то пошел прямо к Ларисе.

– Вы здесь всех знаете, леди, представьте меня. Я – Андрей Панкратов, хирург. – Лариса растерянно огляделась. Хозяйки дома – Татки, в самом деле, не было видно, наверно, целовалась с кем-то на втором этаже.

Лариса протянула Андрею похолодевшую вмиг руку, и он выдернул ее из трясины просиженного дивана. Они чуть не стукнулись лбами и долго смотрели друг другу в глаза с испугом и ожиданием. Ведь впереди у них была целая жизнь, и оба сразу это поняли.

Потом случилось незабываемое. Андрюша сел за старенькое расстроенное фортепьяно и заиграл щемящую мелодию из всенародно любимых «Шербурских зонтиков». Он никогда не учился играть, подбирал по слуху, но делал это с такой уверенностью и вдохновением, будто в прошлой жизни был, по крайней мере, Моцартом. Под эту мелодию и прошла их любовная история. Стала саундтреком лирической драмы под название «Доктор и модельерша». Спустя многие годы, стоило лишь Лариске услышать эту музыку, и где бы, с кем бы она ни была -являлся Андрюша – такой, как тогда – с волнистой каштановой прядью на лбу, глазами завоевателя и руками прирожденного музыканта. Этим рукам предстояло, однако, не извлекать гармонию звуков, им предстояло кроить, резать, пилить, зашивать. В сущности, супруги занимались почти одним и тем же – спасали и улучшали мир. Она имела дело с неживой материей, он – с живой. Но как далеко разнесло их течение!

Нет, Ларка вовсе не умела изменять, тем более не была корыстной стервой, как считала Альбина. Но уже мужняя жена и мать вдруг обнаружила, что умеет нравиться, даже когда совсем не хочет этого. Она демонстративно отталкивала мужчин, а Андрюша, оказавшийся свирепым ревнивцем, только сильнее вскипал. Появился стиль семейных отношений в жанре «бытовая драма» с определенными накрепко ролями: Ларка – шлендра, насквозь пропитанная капризными изысками своей профессии, он – лицо страдательное, обманутый муж. К тому же – доктор, фанат милосердия (по схеме известного рассказа А.П. Чехова «Попрыгунья»).

Долгое время вымышленная ситуация совершенно расходилась с правдой, но однажды Ларисе надоело в надрыве доказывать свою правоту мужу – шлендра так шлендра! Оказалось, что вокруг, если приглядеться, полно достойных мужчин, и вполне обоснованную зависть вызывала участь ее подруг, имеющих экономически продвинутых супругов, а вместе с ними причитающееся современной изысканной женщине оформление: особняки, поездки, тусовки, драгоценности, шмотки. Лариса стала все чаще задерживаться в гостях. А куда торопиться? Андрей же все время проводил на работе, домой зачастую приходил злой, от него пахло спиртным. Потом он и вовсе переселился к своей прежней любовнице Альбине.

Выслушав наставления подруг, Андрея недолюбливавших, Лариса вздохнула с облегчением и полностью отдалась едва завязавшемуся роману. Ее избранник Олег Крушинский был преуспевающим художником, выставлялся в галереях Европы и Америки. Он имел именитых любовниц, скандальные связи, полную экипировку преуспевающего плейбоя – особняк, автомобили, экзотические поездки, впечатляющие гонорары. Однажды он привез особо истомившуюся по мужской ласке Лариску в свой обставленный по последнему взлету дизайнерской мысли особняк и пал к ее ногам.

– Красивых женщин много. Умных тоже. Красивых и умных – завались. Ты – единственная и неповторимая. В бессонные ночи я написал пять твоих портретов!

Шедевры тут же были представлены ошеломленной избраннице гения. Изображенные на них существа могли быть кем угодно, но Лариса узнала себя – свою ломкую нежность и беззащитность, свою пронзительную жажду жизни, свой тихий свет, видимый лишь натурам утонченным и понимающим. Олег оказался одним из совсем немногих, умеющих ловить таинственные отсветы мироздания в предметах обыденных и запечатлевать их в текучих, неподвластных логике формах. Казалось, родственные души нашли друг друга, слились, чтобы никогда не разъединяться. Но их история, в которой были и травы Прованса, и замки Луары, и холмы Флоренции – все же завершилась. Причем, не лучшим образом – приехав как-то к Олегу без предварительной договоренности, Лариса попросту застала его с другой.

– Знакомься, это Даша, – представил Олег голое плечо и взлохмаченную голову лежащей рядом девчонки. – Я написал пять ее портретов. Хочешь взглянуть? – любезно предложил он, не поднимаясь с широкого ложа.

Лариса заперлась дома и стала стремительно опускаться -не причесанная, в застиранном махровом халатике она часами сидела на кухне, слушая радио «Маяк». Телевизора она избегала – боялась увидеть приятные сообщения о художнике Олеге Крушинском. Сидела голодная, забыв про питательные кремы и маски, про живущего на даче с бабушкой четырнадцатилетнего балбеса Вадьку. Однажды в раскрытое окно влетела музыка – нежно страдающая мелодия «Шербурских зонтиков». Пронзило так, что пришлось брать у соседки сердечные капли. Стало ясно: есть Андрей и никто, совершенно никто больше не нужен! А то, что было, – было испытанием, его надо замолить и забыть. Она позвонила Панкратову, и он примчался. Супруги обнялись и долго стояли посреди кухни, боясь разомкнуть объятия и потерять то самое главное, что наконец-то сумели понять.

32
{"b":"133117","o":1}