– Ты его сердце заводил?

– Его. Так ко мне его дед явился и такой ультиматум поставил…

– До операции?

Панкратов замялся, не зная, как рассказать о вспышке на столе и человеке, то ли грозившем ему, то ли заклинавшем его.

– В общем, оказался пациент непростой птицей.

– И сколько тебе за труды праведные отстегнули? Ну, разумеется, для «общака»?

– Ничего и не предлагали. Гипнозом, что ли, действовали… Постой, был, был же перстень в чернильнице! Может драгоценный он… Ай, бред какой-то.

Альбина тревожно присмотрелась к его лицу:

– В чернильнице, говоришь? Ты, правда, в порядке? Я ведь про твою Лариску все знаю. Сука она.

– Разведусь. Решил уже. Вот поднакоплю злости и враз разведусь! – Панкратов решительно поднялся. – Засиделся, а у меня еще сегодня по плану одна резекция и грыжа. Пока, не забывай, если опять кишки перепутаете. Отогрела ты меня. Еще часа на три как минимум хватит. Позволь мне еще сделать один звонок, и я пойду. – Альбина молча подвинула ему телефон. Он набрал номер ординаторской. – Это доктор Панкратов, с кем имею честь? О, привет, Дмитрич. Как там дела в наших пампасах?

– Все ничего, но вас с утра здесь все бегают, ищут.

– Но, как же. Разве Кирюхин ничего не сказал?

– Виктор? – Задумался доктор. – Нет ничего. Он там, в экстренной операционной кого-то оперирует.

– Вот чудила из Тагила, все на свете забывает, – незлобно проговорил Андрей.

– Да еще там что-то Кефирыч, то есть, – замялся он, – Владимир Никифорович чем-то недоволен по поводу вас.

– Обойдется. Еще чего хорошего скажешь?

– Больной ваш, которого вы сегодня оперировали, такой же тяжелый, но, говорят, стабильный. Здесь, возле вашего кабинета его родственники сидят, вас, наверное, ждут.

– Так, немедленно их вниз, скажи, что я распорядился. Все справки, как и для всех остальных смертных, – на справочной. Ты понял меня?

– Да.

– Тогда выполняй. Скажи там всем алчущим меня увидеть, что я скоро буду. – Панкратов положил трубку. Встал.

– С богом, Андрюшенька. – Они как всегда обнялись, ощущая невозможность расставания.

– Ты там не очень-то скачи козликом, не мальчик уже, пора остепениться. Да помни – сорок лет – самый опасный возраст для мужчины. – Она прижалась к нему. – С тобой всегда так спокойно и надежно, жалко… – И замолчала. – Скажи хотя бы, как твоя диссертация называется? А то умру, так и не узнаю.

– Как, как? Как обычно, влияние чего-то там на кого-то и опять же там, – рассмеялся Андрей. – А вообще-то это лучше знает Витька Кирюхин, к нему с этим вопросом и обращайся. Вы с ним дружите, я в курсе. Он, по крайней мере, на всех столбах города Москвы в свое время вешал объявления с ее названием, когда утерял ее. Должен хорошо запомнить.

Она засмеялась:

– Значит, пошел с ней купаться, вот молодец, ничего не скажешь. И потерял. – Теперь они захохотали уже вдвоем, да так громко, что дверь приоткрылась и заглянула встревоженная Степанида. Удивленно посмотрела на них, спросила:

– У вас все в порядке?

– У нас все просто великолепно, – ответила сквозь смех Альбина.

– Альбина Георгиевна, вас уже давно ждут доктора на обход. Простите, но меня просили напомнить вам об этом.

– Хорошо. Скажи, что сейчас иду. – Степанида стала закрывать дверь. – Подожди, – неожиданно остановила ее повелительным голосом Альбина. – Следующий раз, дорогуша, когда задумаешь войти, вначале постучи, и пока не услышишь «войдите», не входи. Поняла?

– Да я просто…– смутилась она, начала опять закрывать дверь.

– Стоп! – неожиданно остановил ее Андрей. – Спасибо вам, Степанида Карловна, за вкусный и плотный завтрак. Обед по этой причине сегодня придется пропустить. А особенно за кофе, вы его готовите бесподобно.

– Да ну, что вы, – опять зарделась Степанида и быстро исчезла за дверью, на сей раз окончательно.

– Уж больно вы строги, Альбина Георгиевна, нельзя так с верными вам людьми. – А в голове пронеслась мысль: «Меня бы она спеленала в один момент, да так, что не пошевелился бы».

– «Очевидно, Бог меня бережет», – улыбнулся он.

– Ты что веселишься? – подозрительно посмотрела на него Альбина.

– Да так, молодость вспомнил. Пока. – Панкратов покинул уютную комнату Альбины. Через минуту он уже мчался, шлепая по лужам, к своему корпусу.

На утренней врачебной конференции

в президиуме сидели главный врач госпиталя Дмитрий Дмитриевич Николаев, заместитель главного врача по хирургии Сергунов Владимир Никифорович. Дежурная бригада отчитывалась за прошедшее дежурство. На трибуне вместо ответственного хирурга Кирюхина, который в это время оперировал, докладывал доктор Линьков Михаил Феклистович. Он говорил тихим, утомленным голосом, часто вздыхал и разводил руками, если состояние больного после проведенного лечения не улучшилось. А уж тем более, если ухудшилось. Иногда казалось, что вот еще немного, и он прямо сейчас за кафедрой заснет. Долго и нудно он перечислял операции, состояние оперированных больных. Аудитория, за исключением, конечно, президиума, в такт его речи клевала носом, добирая отнятые у них конференцией минуты сладкого утреннего сна.

– Всего обратилось к нам шестьдесят пять больных, из них госпитализировано тридцать два, оперированы одиннадцать, – нудит он. Тяжело вздыхает. – Остается крайне тяжелым больной Н., сорока пяти лет. – Линьков опять тяжело вздохнул, развел руками. На минуту задумался. Аудитория даже шелохнулась, подумав, что он заснул. Но нет, он продолжил. – Это бомж, у него гангрена левой нижней конечности четвертой степени.

Дмитрий Дмитриевич прерывает его:

– Позвольте, а бомж – это что же, часть диагноза?

– Нет, это я так, чисто автоматически, – пояснил он. Далее, как бы оправдываясь, добавил: – Просто на его гангрену лекарств идет больше, чем на десятерых обычных больных.

По рядам в зале прошел легкий шум, хихиканье. Заместитель по хирургии заерзал на стуле, недовольно произнес:

– Что вы все подсчитываете, лучше скажите, какую терапию вы ему провели?

– Ну, как обычно… в таких случаях, – начал неуверенно Линьков.

– Пожалуйста, без «ну» и конкретнее. – При этом он склонился к главному врачу и что-то прошептал ему.

– Ну, – потянул было Линьков, но тут поспешно исправился, – то есть я хотел сказать без «ну», – что, естественно не могло не вызвать живейшей реакции зала. Перекрывая смех в зале, он быстро изложил схему лечения. – В общем, прокапали ему водички, немного антибиотиков…

Похоже, что терпение у Сергунова было полностью исчерпано. Он абсолютно гробовым голосом прервал его:

– Послушайте, доктор Линьков, вы что, теще за блинами сплетни рассказываете или врачебной конференции докладываете?

– Простите, – вздрогнул Линьков, – просто ночь была трудной.

– А ночка, может быть, к тому же и темная была? – сыронизировал главный хирург. Собравшиеся соответственно оценили его юмор легким шумом и улыбочками, благодаря чему, кажется, окончательно пробудилась.

– Еще одно замечание, и я попрошу кого-нибудь другого из дежурной бригады сделать вместо вас доклад, – резко заметил Сергунов. – Похоже, что вы действительно все силы отдали этому дежурству. – Аудитория довольно захихикала.

– Все, все, – бодрым голосом произнес доктор Линьков. Похоже, что и он окончательно проснулся. Задумался, как бы вспоминая, на чем он остановился.

– Так, мы внимательно слушаем вас, – подогнал его Сергунов.

– Этот больной, который с гангреной, – опять занудил Линьков, – он крайне тяжелый – анаэробная инфекция, гангрена.

– Вы нам уже об этом повествовали, скажите хотя бы хоть что-нибудь о лечении, – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, прервал его Сергунов. При этом он посмотрел на него, как удав на кролика.

С обидой в голосе, как бы не понимая его, доктор Линьков продолжал:

– Я и говорю. Всего внутривенно введено около трех литров жидкости – глюкоза, физиологический раствор, белки. Сразу же начата антибактериальная терапия, витаминотерапия, введена разовая доза противогангренозной сыворотки. Да еще введен и иммуноглобулин. – Он, как и следовало по сюжету, развел руками. – Вот, в общем, и все. А вы говорите, не считать, – опять обиженно произнес он.