Конану еще в Пуантене доводилось слышать про бандитов из клана «Волка», и именно эти края называли их вотчиной. О них ходило немало историй, из которых вовсе не следовало, что «волки» безнаказанно спускают убийство своих собратьев. Теперь становилось понятно, почему убийцы оставили лошадь. Лучше идти на своих ногах, чем ехать верхом на такой улике.

Конан задумался, решая как ему поступить дальше. «Лошадка слишком хороша, чтобы бросить ее в лесу. Это с одной стороны… А с другой — она обещает серьезные неприятности: „волки“, наверное, уже ищут своего исчезнувшего приятеля…»

Варвар не боялся возможной потасовки — для чего же еще старик Кром дает жизнь мужчине, как не для славных драк?! Не нравилось киммерийцу другое: шум мог привлечь к нему совершенно нежелательное внимание. В Зингаре вряд ли забыли, как он спас ее бывшего короля Фердруго. И нынешний властитель не скажет ему за это спасибо. А какого бы высокого мнения Конан о себе ни был, он прекрасно понимал, что с целой армией ему не справиться.

Имелась и еще одна причина для беспокойства: те, кто рассказывал киммерийцу про грозный разбойничий клан, наводящий ужас на всю округу, неизменно связывали его появление с небывалым разгулом магии в этих краях. Даже запрет на нее был снят как раз тогда, когда «волки» впервые дали знать о себе. У Конана с магией, равно как и с адептами этого древнего искусства, были давние счеты. Именно эти таинственные силы он посчитал виновными в уничтожении родного племени. Конан, тогда, отомстил за сородичей и дал себе обет: больше не иметь с чародеями никакого дела. Но жизнь, словно в насмешку, постоянно сталкивала его с ними. В результате, не привыкшему отступать киммерийцу, много раз приходилось обнажать меч против выходцев из царства тьмы.

Неожиданно решение пришло ему в голову: лошадь он, конечно, возьмет, но настолько быстро минует эти места, что на неприятности не останется времени. Варвар стряхнул с себя оцепенение и принялся переседлывать лошадь.

Овражек — небольшой городок у подножия величественных Рабирийских гор оказался глухим захолустьем. Пара постоялых дворов, убогие торговые ряды, покосившиеся дома вдоль кривых грязных улочек, да провонявшая запахом пота и кислого пива таверна. И если на базаре кто-то стянул у почтенной хозяйки несколько медяков… у той самой Унны, что изменяет своему муженьку с сыном шорника, то эту новость горожане обсуждают неделю.

Вообще-то, деньги теперь у киммерийца водились, и дабы проверить, что происшествие в лесу ему не приснилось, Конан пощупал кошелек, спрятанный под одеждой. Но вот вопрос: надолго ли их хватит? А насчет заработка в здешних краях — северянин с тоской огляделся по сторонам — крайне сомнительно.

Поднявшись по расхлябанной лестнице таверны «В гостях у Понтикуса» — так называлось самое приличное с виду заведение, сочетавшее в себе питейный зал и постоялый двор — Конан еще с порога заметил хозяина — плешивого заморийца, резво снующего между столами. Найдя свободный угол, киммериец поудобнее расположился, и поманил хозяина золотым.

Бросив на гостя проницательный взгляд, маленьких, слегка раскосых глаз, прилепившихся к огромному орлиному носу на пол-лица, плешивый должным образом оценил жест нового посетителя и скрылся в кухонной пристройке. Вскоре он появился, неся поднос с головкой козьего сыра, свежей зеленью и кувшином вина. Маслянистые глазки Понтикуса без особого энтузиазма задержались на дырявых штанах и поношенной куртке варвара, что, однако, не нашло отражения в его заискивающем сладком голосе:

— Изволите ли еще чего-нибудь, господин?

— Свежего хлеба и жареного кролика — как у того торговца, что сидит напротив, впрочем… можно и пожирнее, да, и еще кувшин вина. Распорядись также, чтобы позаботились о моей лошади.

— Будет исполнено, господин, — хозяин низко поклонился, но уходить не спешил.

Конан почувствовал на себе его хитрый выжидающий взгляд. Замориец подчеркнуто презрительно уставился на его протертую, давно не стираную штанину.

Киммериец широким жестом вытащил из-за пазухи кошелек и небрежно бросил его на стол. Монеты мелодично звякнули.

При этом завораживающем звуке в Понтикуса, казалось, вселилась демоническая сила. Торопливо смахнув грязной тряпкой крошки со стола, он стремглав бросился выполнять полученный заказ.

Дождавшись, пока глаза привыкнут к полумраку зала, Конан осмотрелся.

На сцене, под заунывную музыку извивалась перезревшая танцовщица, демонстрируя подгулявшей публике свои сомнительные прелести. Впрочем, старалась девица на совесть, и подвыпившая компания лесорубов осыпала ее медяками. Прямо перед столиком северянина, настороженно поглядывая по сторонам, доедал жаркое купец, судя по длиннополому одеянию и широкому кушаку — уроженец Офира. Справа от варвара, вдоль длинного дубового стола, расположились рабочие с рынка: весовщики, носильщики, возницы. Они вели себя степенно, речь их была тягучей и размеренной, на странной смеси нескольких языков. У дальней стены, громко разговаривая и стуча кружками, налегали на вино молодые подмастерья, загрубевшие руки и покрытые сажей лица которых, выдавали в них будущих кузнецом. Еще левее, жадно пялился на танцовщицу вконец осоловевший меняла. Было видно, как по его отвислым губам текут слюни, и лишь присутствие лесорубов, остужало его сладострастный пыл.

Переведя взор ближе к входу в таверну, Конан сразу увидел ее. Увлеченная разговором с сидящим спиной к киммерийцу мужчиной, она небрежным жестом поправляла выбивавшуюся из-под капюшона прядь белокурых волос. Прядь, демонстрируя, с точки зрения хозяйки, совершенно неуместное упрямство, опять выскакивала, и все начиналось с начала.

Что-то в девушке сразу привлекло к себе внимание северянина.

Не одежда. Длинный плащ, скрывавший ладную фигурку, не отличался ни дороговизной материи, ни изяществом отделки. И не лицо. Правильной формы, с тонкими чертами, оно было весьма привлекательным, однако Конан за свою жизнь успел достаточно насмотреться на женскую красоту, чтобы как-то по-особому на нее реагировать.

Выделялся взгляд. Гордый, неприступный, и одновременно трогательно беззащитный. Он абсолютно не вписывался в полную алчности и похоти атмосферу заведения. И девушка это осознавала, хоть и старалась держаться непринужденно.

Заметив, что вызвала интерес северянина, незнакомка положила маленькую точеную ладонь на мясистую руку своего друга и что-то горячо зашептала ему на ухо. Мужчина возразил. Блондинка настаивала. Наконец ее спутник сдался и, спустя мгновенье, оба встали из-за стола. Звякнуло оружие — из мешка, заброшенного мужчиной за спину, торчали приклад арбалета и рукоять короткого, изогнутого меча. Мгновеньем раньше прямой тяжелый кинжал, которым спутник девушки отрезал куски ветчины, нашел свое место за отворотом его сапога. Киммериец был почти уверен, что это те самые беглецы, на чьи следы он наткнулся в лесу.

Конан провожал их взглядом до самых дверей, стараясь не упускать из виду пробирающуюся к выходу пару. Отсвет факела на мгновенье Выхватил лицо мужчины. Понурый, бегающий взгляд, вымученная улыбка. И что только такая красавица в нем нашла?

«Воистину, — подумал киммериец, — женщин нам понять не дано».

Звякнув кольчугой, мужчина заискивающе распахнул перед спутницей дверь…

Послышался шум упавшей табуретки, вернувший варвара в таверну: меняле надоела пассивная роль зрителя, и он, едва переставляя заплетающиеся ноги, направился к сцене. Но видно боги были равнодушны к его страданиям: по дороге менялу перехватил оживившийся вдруг купец:

— Дружище Кафа, как и ты здесь! Небось, уже успел кого-то обжулить?

На лице менялы проступили красные пятна, в голосе послышалось раздражение:

— Лобидус, старый мошенник, ты по себе посыльных не ровняй! Я, к твоему сведению, свои дела веду честно.

Сделав это категоричное заявление, Кафа повел мутными глазами по сторонам, дабы убедиться, что все услышали его достойный ответ на возмутительную реплику офирца. После этого он вытер сальным рукавом влажный рот и добавил: