Ладно, ладно. Мать здорово на них разозлилась, это и понятно. Санчесы, как и большинство иммигрантов, всегда голосовали за республиканцев, за «ястребов», за Великую Америку, в конце концов, именно они и были настоящими патриотами США, куда более преданными, чем стопроцентные америкосы типа Мелтонов. И это уже давно никого не удивляет. Но одно дело наблюдать за этим в мирное время, где-нибудь на пикничке, когда после четвертой банки пива мужики начинают ненавязчиво выяснять, за кого ты отдал свой голос на последних выборах. И другое дело – война...

Совсем другое дело! Взять ту же Фаллуджу: вместо того чтобы сразу отстрелить бошки дюжине мусульманских фанатиков, военные спецы из 82-й дивизии играли с ними в гуманизм и политкорректность, пока весь город не заполыхал, пока американских солдат не стали стрелять в узких переулках, как куропаток. Вот это и бесило Санчеса больше всего. Ведь ответ ясен, как дважды два: айраки уважают только силу, ничего больше. Коварство, обман, жестокость – все принимается, как должное, если ты силен и попираешь своих врагов, а не ищешь их расположения. Саддам как раз такой, потому он и держался здесь так долго, потому и боятся его айраки, и чтут, и поклоняются...

У Саддама нужно учиться, олухи!.. Делай как он, только помножь это на нашу технику и инфраструктуру – весь Ближний Восток к ногтю прижмем, успокоим этих сукиных детей на пару десятилетий. Но все делается как раз наоборот. Трясутся, трясутся, трясутся: ой, а точно ли все вы непременно хотите запустить в нас ядерной ракетой, может, среди вас есть сомневающиеся? Так давайте мы проведем с вами беседу, вдруг кто-то передумает!.. Всем заправляют мелтоны, вот в чем дело. И даже такие, как Мако, слушаются их. Так записано в контракте: надо слушаться, иначе срежут премию. А айраки пялятся на них, страху не зная, как на педрил заморских: во, щас будут нас демократии учить...

– Ага, и научу,– сказал Санчес вслух.– Долго помнить будете, суки.

Грох оторвался от своих ногтей и повернул к нему голову:

– Вы что-то сказали?

Санчес, прищурив глаза, изучал толпу. Солнце уже село, на стенах зажгли факелы. В их неверном свете сбившиеся в кучу люди казалась огромным опасным зверем. Санчесу показалось, что он опять увидел того самого айрачонка с топором – вон, опять в первом ряду ошивается, приключений ищет на свою голову. Сколько ему лет? Шестнадцать? Или четырнадцать? А может, все восемнадцать? У этих зверей ничего не разберешь...

– Я не расслышал,– не успокаивался Грох.

– Что эти айраки делают здесь, по-вашему? – медленно произнес Санчес, не поворачивая голову.

– Что делают...– повторил за ним Грох, и пожал плечами.– Ничего не делают.

– Их надо разоружить и всех посадить в подвал. А мы вместо этого миндальничаем с ними.

– Но у них нет оружия,– возразил Грох.– Огнестрельного, по крайней мере. Зачем их разоружать?

– Ах вот как,– сказал Санчес.– Огнестрельного нет. А может, у них есть химическое? Или бактериологическое? Ядерное? Это ведь ваша работа, мистер Грох – знать, какое у них оружие.

Грох снова вспомнил о ногтях. Санчес усмехнулся, достал из кармана плитку шоколада, отломил несколько квадратиков и швырнул в айрачонка. Тот сделал движение, будто хочет увернуться, но все-таки любопытство пересилило – поймал. Рассмотрел, понюхал. Попробовал. Что-то воскликнул негромко. Понравилось, наверное. Это тебе не какой-нибудь финик...

Санчес поднялся, отломил от плитки приличный кусок, взмахнул рукой. Немного не добросил, шоколад упал на землю. Парнишка поднял его и, не потрудившись даже отряхнуть песок, сразу отправил в рот. Заулыбался. Санчес улыбнулся в ответ, сделал несколько шагов навстречу, присел на корточки и протянул вперед ладонь, на которой лежала оставшаяся плитка в яркой яично-желтой упаковке.

– Иди сюда, пацан. На-на-на. Иди, не бойся.

Айрачонок оглянулся по сторонам, сделал шаг. Опять оглянулся. Никто из его соседей не проронил ни звука. Мальчишка нагнулся, положил свой топор на песок, смело пересек «демаркационную линию» и подошел к Санчесу. Санчес выпрямился.

– Хочешь жрать, сучонок? На, жри.

Мальчишка движением осторожным и быстрым выхватил у него плитку, развернул и тут же стал есть. Крошки шоколада вываливались из углов рта, подбородок мигом покрылся коричневыми потеками, он не обращал внимания. Не переставая жевать, протянул свободную руку, глянул на сержанта, словно спрашивая разрешения, дотронулся до бронежилета.

– Интересно, да? – сказал Санчес.– Хочется знать, как я устроен, правда? Какое у меня снаряжение? Смотри, смотри. Из чего сделан настоящий американский солдат – из стали или из дерьма? Это ты скоро узнаешь, сучонок...

Подросток рассмеялся, будто что-то понял. Осмелев, подергал ремень, кожаный подсумок. Затем затолкал остатки шоколада в рот, обошел Санчеса кругом и обеими руками схватился за планшет. Попробовал расстегнуть, не смог. Бросил.

– Сержант, вы уверены, что... Что это безопасно? – проговорил сзади Грох.– Вдруг у него спрятано оружие?

– Демократия так демократия,– ответил загадочно Санчес.– Мы обязаны устанавливать доверительные отношения с местным населением...

Что-то радостно лопоча, парнишка присел на корточки, внимательно рассматривал пыльные морпеховские ботинки, дергал бедренный карман, долго щупал ткань комбинезона, словно ожидал найти там спрятанную стодолларовую купюру. Потом потрогал бронежилет, что-то понял, постучал согнутым пальцем по броневым пластинам, улыбнулся.

– Смотри! – Санчес вынул нож из ножен, ткнул острием себя в грудь, потом еще раз, еще... И, улыбаясь, протянул нож айрачонку, будто предлагая поиграть в новую игру.

Тот взялся за черную рифленую рукоятку, с восторгом осмотрел черную, с антибликовым покрытием сталь обоюдоострого клинка, вопросительно улыбнулся и приставил клинок к бронежилету: мол, так надо играть? Санчес кивнул: так, давай, бей!

Мальчишка поудобней ухватил нож, ударил – сначала слабо, потом сильней... Клинок отскакивал. Пацан не спускал глаз с доброго солдата: все ли он правильно делает? Тот улыбнулся еще шире, показал жестом: сильней, не бойся!

Раззадоренный пацан закусил губу, отступил, и с шагом, изо всей силы ударил сержанта в грудь. Клинок звякнул и, распарывая брезент, скользнул по защитным пластинам. Санчес вскрикнул, отпрыгнул назад, резко сдернул с плеча «М-16» и дал короткую очередь над замершим с ножом подростком и над головами стоящих за ним соплеменников.

– Бросай оружие, сучонок! На землю! Убью!

Темнеющее небо прошила еще одна очередь. По толпе иракцев пронесся вопль ужаса, люди отхлынули назад, толкая друг друга и сбивая с ног. Мальчишка уронил нож и упал ничком, закрывая руками голову.

– Нападение на морского пехотинца?! Да я прострелю твою поганую башку! Я перестреляю всех вас, вражье семя!

Палман бросился к Санчесу, который продолжал кричать, пиная ногами мальчишку, увертывающегося, неловко пятящегося на четвереньках назад, словно подраненный паук. Лейтенант с силой оттолкнул от него Санчеса, рывком развернул к себе.

– В чем дело, сержант?

Санчес спокойно, очень спокойно убрал с плеча его руку и сказал:

– Этот сучонок напал первым. Он выхватил у меня нож и ударил в грудь. Хорошо, что я не снял жилета. Он пытался захватить винтовку. Может, он хотел выстрелить в кого-то – в меня или в вас, например. Я не знаю.

Палман заметно побледнел, так что рыжие усики проступили на его лице.

– Что за чушь вы несете, сержант?

Санчес недобро оскалился:

– Можете спросить кого угодно. Все подтвердят, что он набросился на меня. А вот и след от ножа, видите? Если бы не жилет, сейчас я бы дрыгал ногами в предсмертных конвульсиях.

Палман вытер вспотевший лоб.

– Почему позволили ему завладеть вашим ножом?

– Почему? – вроде как удивился Санчес.– А почему мы позволяем им разгуливать здесь, как у себя дома? Почему эти сволочи на свободе, а не в подвале? Это оккупированная территория! Это наша территория, наша крепость! Сейчас идет война, это наш противник! Какого хрена мы на них смотрим, будто в гости пришли?