Эллен любила поболтать, и вскоре у меня сложилось впечатление, что она хочет о чем-то мне рассказать. Однажды, когда я пришла на кухню и мы остались наедине, она сказала:

— Ужасная это была трагедия… которая случилась с молодым хозяином. Я кивнула. Она продолжила:

— Мы ведь были не виноваты. Вот что я хочу вам сказать. Это не мы. Мы тут ни при чем.

— Давай не будем говорить об этом, Эллен, — сказала я. — Это всех нас расстраивает, а моего мужа уже не вернуть.

— Но мне кажется, хозяйка, вы можете подумать на нас. Я и хочу сказать, что это не из-за нас…

— Эллен, — прервала ее я, — это была моя вина. Я была беспечна. Я не считала, что дать ребенку красивую пуговицу — значит совершить святотатство. Это казалось мне такой ерундой.

Эллен стыдливо покраснела:

— Так, в общем-то, и подумали, хозяйка. Но Джаспер решил, что это нехорошо для Частити.

— Я понимаю, Эллен. Всему виной мое легкомыслие. Потом пришел этот человек, начал задавать вопросы, и я выдала нас. Теперь уже можно говорить об этом. Больше нет нужды что-то скрывать. Мой муж был убит из-за моей безответственности.

— Да вовсе не из-за того, о чем вы говорите, госпожа. И из наших никто его не убивал. Дело тут совсем в другом.

— Я тебя не понимаю, Эллен.

— Мне бы лучше и не заикаться об этом. Но я-то знаю, что вы вините себя. А все это было известно и раньше. Все было не так, как вы думаете.

— Ты имеешь в виду, что моего мужа убили не ваши друзья?

— Я говорю, госпожа, что это не из-за того, о чем вы думаете. Они-то, конечно, начали интересоваться, зачем вы приехали в Эверсли, и потом могли быть неприятности. Но его убили совсем не из-за вас.

— Эллен, ты пытаешься меня утешить.

— Так вас и надо утешить, госпожа. Вы-то ни в чем не виноваты, уверяю вас. Я больше ничего не скажу. Но вам нечего терзаться. Вы тут ни при чем.

Я тепло пожала ее руку. Теперь, когда у нее была возможность показать свое истинное лицо, она оказалась доброй, сердечной женщиной.

— Не надо горевать, госпожа, — продолжала она, искательно заглядывая мне в лицо, — у вас прекрасный малыш. Он будет вашей надеждой и опорой. А касательно остального — считайте, что так решил Господь Бог; возможно, обрушив на вас одно горе, он спас вас от другого.

Этим вечером в своей комнате я, как обычно, думала о ночах, которые мы с Эдвином проводили здесь вместе. Я припомнила, что иногда он возвращался поздно ночью, а иной раз покидал меня на рассвете. Тогда я не осознавала всей опасности его миссии. Потом мне вспомнились слова Эллен. Казалось, что она что-то знает, но скрывает от меня.

Она намекала на то, что его убила не банда пуритан, у которых возникли подозрения относительно нас. В таком случае — кто?

Я впала в полудрему. В моих сновидениях появились Карлтон со своей женой. Они насмехались над моим простодушием. Потом возникла Эллен: «Мы вашего мужа не убивали, госпожа. Это не мы».

Раздался резкий, противный голос Барбари: «Я слышала о вас. Говорят, у вас чудесный сын». Потом она начала смеяться над Карлтоном, а он вдруг достал что-то, до тех пор спрятанное за спиной, и сунул мне в лицо. Это была маска — злобная, страшная, пугающая. Я закричала и проснулась.

— Эдвин! — воскликнула я. — Эдвин…

Я звала своего сына. Мне было необходимо выбраться из постели и удостовериться, что с ним все в порядке.

Он лежал в колыбельке, ангельски улыбаясь во сне. В соседней колыбельке лежал Ли, зажав в ручке угол покрывала.

В детской все было в порядке. Мне приснился дурной сон, но воспоминания о нем не улетучились: они оставались в моем мозгу, подобно спящей змее, готовой развернуться и ужалить.

Меня охватило смутное беспокойство.

Я очень неохотно разлучалась с сыном и поэтому оставалась в Эверсли-корте, не выезжая в Лондон и к королевскому двору, что с легкостью могла бы делать. Если я уезжала хотя бы на день, мне было так тревожно, что я была не способна радоваться развлечениям, которые мне предлагали, и по этой причине, как я объяснила своей свекрови и Карлотте, лучше всего мне было сидеть дома. Они согласились со мной. Карлотта тоже не чувствовала потребности появляться в обществе. Она любила возиться с детишками, и я была рада тому, что она, кажется, питала особую склонность к Ли. Сначала она и видеть его не желала, и это было понятно. Потом ее настроение стало меняться, и, наконец, она начала ухаживать за ним, как за своим ребенком. Это было хорошо, потому что я боялась, что малыш заметит предпочтение, отдаваемое Эдвину, а мне не хотелось, чтобы он ревновал. У Ли был сильный характер, он был голосистый и требовательный — весь в мать, решила я. Он унаследовал чудесные глаза Харриет и, несомненно, должен был вырасти красавцем. Он не замечал никакой разницы в отношении к нему и к Эдвину и завел привычку лезть вперед, как будто это было его неотъемлемым правом. Это было забавно — ведь он был совсем малышом. У Эдвина был мягкий характер, он всех любил и, видимо, считал, что его тоже все обожают, в чем он не слишком ошибался. Но, возможно, и не все… Я часто задумывалась над тем, как к нему относится Карлтон.

Нельзя сказать, чтобы Карлтон любил заходить в детскую или проявлял хоть какой-то интерес к детям. Он приезжал в Эверсли и снова уезжал наводить порядок на землях поместья, что было главным его занятием. К тому же Карлтон проводил довольно много времени при дворе. По словам Карлотты, он был на дружеской ноге с королем, и они любили общество друг друга.

Прошло почти два года с момента нашего возвращения в Англию. Мой отец получил от короля за свои заслуги землю и титул. Теперь он был бароном, лордом Фламстедом. Это было приятной наградой, но не большей, чем он заслуживал. Моя мать была очень счастлива. Вся семья жила при ней, да и я находилась не слишком далеко. Мы время от времени встречались, и она могла взять под крыло весь свой выводок. Люди Кромвеля почти до основания разрушили Фар-Фламстед, восстановление которого занимало много времени. Уже был сделан великолепный проект нового здания, и под руководством мамы работа быстро продвигалась вперед. Мама часто сопровождала отца ко двору и, насколько мне было известно, собиралась женить Лукаса. Сомневаюсь, чтобы раньше она когда-нибудь была так счастлива.

Несмотря ни на что, она не забывала меня. Я знала, что всегда была любимым ребенком у родителей. Ведь я была их первенцем. Они много пережили из-за меня. Для своего отца я послужила доказательством того, что он может иметь здоровых детей, а под его суровой внешностью таился весьма сентиментальный человек.

Я часто думала о том, что, если бы Эдвин был жив, мое счастье было бы полным.

А каким праздником стало посещение Фламстеда! Мои родители решили показать мне, как много я значу для них. С собой я взяла Эдвина, и свекор настоял на том, чтобы я путешествовала в его карете — новом приобретении, которым он очень гордился. Я выехала в сопровождении свекра и чуть ли не двадцати человек охраны. Меня очень тронула его забота. Он проводил нас до самого Фламстеда и погостил там два дня перед тем, как вернуться в Эверсли.

Когда я приехала, родители заявили, что рядом со мной и со своим внуком они совершенно счастливы. Я должна была пробыть у них две недели.

Оказаться вновь со своей семьей было просто чудесно. Дик, Анджи и Фенн заметно подросли. Они хорошо помнили Контрив и, несмотря ни на что, вспоминали о былых днях с нежностью, даже с грустью.

Дети завели разговор о том, как мы ставили спектакль, и при этом, конечно, упомянули Харриет. Им захотелось узнать, где же сейчас Харриет.

— Она уехала, — ответила я.

— А малыша забрала с собой?

— Нет, малыш остался и живет вместе с Эдвином. Фенн тут же сообщил всем, что он является дядей, и это привнесло в разговор шутливую нотку. Я понимала, что моим родителям не нравятся разговоры о Харриет.

Но когда мы остались наедине с матерью, она вновь затронула эту тему.

— Я рада, что Харриет уехала, — сказала мать. — Мне не нравилось ее пребывание здесь. Она авантюристка и злоупотребляла твоим добросердечием.