Ольга прожила у Нади две недели. Она словно выздоравливала от боли. Как будто на самом деле случился выкидыш. Только из головы, однажды ночью объяснила она себе.
Ольга проводила время не праздно – у Храмовых никто не сидел без дела. Старших девочек она учила вязать крючком, Валентина Яковлевна давно научила ее этому искусству. Гонялась за гусями, возвращая их домой, а они удирали на озеро, покрытое заманчивой зеленой ряской.
Перед отъездом Ольга точно знала, что будет делать. Для начала – работать. Но не там, где сейчас, и не за те деньги, что сейчас. Она решила ухватиться за то, что однажды полушутя-полусерьезно предложила бабушка. Варить мыло ручной работы.
В канун отъезда Надя зажарила гуся – как раз закончился короткий пост. Сытые дети вышли из-за стола, Надя уложила младшую. За чаем с лимонным ликером, который привезли батюшке в подарок из Италии – прихожанки побывали в путешествии, Надин муж сказал, что скоро ему предстоит провести обряд венчания.
– Это так красиво, – вздохнула Надя. – Венчальные иконы… Свечи…
– Но все-таки, Николай, скажите, почему люди расходятся? – Ольга спросила, не смущаясь банальности вопроса. Он человек из иной среды, где то, что в миру превратилось в словесный мусор, по-прежнему имеет первоначальный смысл.
– Потому что чужие, – коротко ответил Николай.
– А как узнать, что не чужие? – допытывалась она.
– Раскрыть душу. Правда, сейчас люди не спешат ее открывать. Тело – пожалуйста. Но когда только тело – это механическая кукла, не человек.
Ольга фыркнула и, сама от себя не ожидая, выпалила:
– Говорят, в середине нынешнего века люди будут заниматься любовью с куклами.
Испугавшись своих слов, взглянула на Николая. Она увидела, как рука его дернулась, будто хотел перекреститься. Но он сложил руки на груди.
– О том и речь, – кивнул он.
– Но душу открывать страшно. – Ольга поежилась.
– Так ведь в том весь смысл. – Николай увидел ее смятение и поспешил на помощь. – Открой свою, другой тебе откроет свою. Только тогда заглянешь в чужую. Это и есть любовь…
В темноте купе Ольга вздохнула, снова подставила лицо ветерку из вентилятора. Тогда на нее что-то нашло. Ей бы замолчать, сделать вид, что размышляет, но она говорила:
– Было бы для души что-то наподобие атропина, которым расширяют зрачки у окулиста, вот тогда бы…
– Опасная мысль, Ольга, – предупредил Николай.
– Понимаю, – она вздохнула. – Все полезли бы в душу в грязных ботинках. – Она засмеялась, но сама почувствовала, что смех похож на истерический.
– Тебя что-то тревожит, – тихо заметил Николай.
Ольга не собиралась говорить правду Николаю, но его бархатный голос, голос священника, действовал на душу, как атропин на зрачок. Ольга чувствовала, что готова рассказать ему почти все, что открыла Наде…
На помощь поспешила Надя:
– Николай, малышка тебя так ждала…
Ольга увидела, как засияло лицо отца, посветлели глаза, а губы сами собой складывались в трубочку, готовясь целовать ребенка. Вот он, отец. Сердце Ольги упало на самое дно. А что хотела сделать она? Навсегда лишишь своего ребенка такого восхищения?
Николай ушел.
– Все хорошо, Ольга, – тихо сказала Надя. – У тебя будет все, твое. Не примеряй на себя чужое…
«Сеанс воспоминаний окончен?» – насмешливо спросила она себя, плотно закрывая глаза.
В купе было тихо, даже сосед напротив перестал всхрапывать. Легкий туман клубился перед глазами, она помнила такой – он поднимается из распадка на плато Путорана. Рядом с ней стоял ее друг, Хансута Вэнго по кличке Куропач.
– Ты когда-нибудь видела, как дерутся за место шмели? – спросил он.
– За место? За какое? За первое? – рассеянно спросила она. Туман не просто туманил взгляд, он проникал внутрь.
– За единственное. На цветке, который им показался самым сладким.
– Нет.
– Они делают это так же, как люди. Пинаются, толкаются. Кто-то один побеждает. Тебе тоже придется это делать там, в Москве. Вернешься, когда надоест?
Она засмеялась.
– А если не надоест?
– Я бы хотел, чтобы надоело, – признался он. – У меня такие планы…
Ольга знала, что в эти планы входит и она. Но не была уверена, что ее собственные планы когда-то пересекутся с его. Даже если она вернется в Арктику. А она вернется.
«Вернется… Вернется… Вернется…» – поскрипывал вагон, раскачиваясь на стыках рельсов. Ольге казалось, что над ней не серый потолок вагона, а полог из Путоранского тумана, вроде тех, что делают из марли, спасаясь от жужжащего гнуса тундры. Почувствовав себя защищенной, Ольга заснула.
11
Ответ Зое Григорьевне был готов. Но обед – еще нет. Как всякий человек, принявший решение, которое далось не просто, Ольга испытывала небывалую легкость. Она порхала по квартире, наводила порядок. Как всегда, после долгого отсутствия она ясно видела то, чего не замечала: сбившийся плед на диване, катышки на обивке кресла, потертый ковер перед дверью в комнату. Не политое «дерево счастья» без нее обрело форму канделябра, а хойя великолепная сбросила листья, вместо того чтобы явить миру бело-розовые восковые цветы. Да неужели она вот так и живет?
Но прошел час, другой, она постояла под горячим душем, выпила чаю и уже не замечала скол на кафельной плитке возле мойки. Резаный след на линолеуме от упавшего кухонного ножа – упал острием, воткнулся. Человек надевает на себя свой дом, как привычный халат, не важно, что он не с иголочки. Это его халат.
И снова в голове вспыхнули Надины слова: «Никогда не примеряй на себя чужое…» Она не будет. Москва – город для нее чужой. Потому она едет в Арктику.
Ольга готовила обед для гостьи с легким сердцем. Зоя Григорьевна – ее проводник к самой себе. Отбивные не пригорели и не пережарились, коричневый рис получился рассыпчатым, а соус из мелких углических слив – бабушка привезла – достаточно острым. Ага, еще мидии. Они давно ждали в морозилке своего часа.
Зоя Григорьевна явилась с блестящими глазами. От нее пахло свежими духами, от сбитого крепкого тела исходила такая энергия, что Ольга невольно отступила.
– Да подойди же ко мне! Дай я тебя обниму!
– Да нате! Нате! – Ольга припала к ней.
– Послушай, я спешу. – Она поддернула рукав пиджака. – Самолет…
– Все готово, все вас ждет. – Ольга указала на стол.
– Ого, мидии! Как ты угадала, что я влюбилась в них? – Зоя Григорьевна качала коротко стриженной головой. Жесткие черные волосы такие густые, что ни один волосок не колебался. У нее было смуглое лицо – и от загара тоже.
Они открывали раковины мидий, с них стекал белый сливочный соус, вилочкой цепляли желтоватую плоть.
– Внешне похожи на чернослив, да? Только слишком крупный, – бормотала Зоя Григорьевна. – Ты такая умелая кулинарка…
Ольга улыбалась:
– Нет ничего проще: купил – сварил.
– Надо знать, что купить. Более того – захотеть. – Она многозначительно посмотрела на Ольгу. – Вот что важно – желание. – Ольга кивнула. – Понимаю, что желания возникают от опыта. Ты хорошо погуляла по Европе. Проскользнула с мылом, – засмеялась она. – Или погоди-ка. Первым тебя взял в поездку Куропач. Он уговорил тебя.
– Не он. – Ольга покачала головой. – Его начальник.
– Куропач здорово продвинулся, – заметила Зоя Григорьевна.
– Та поездка в Германию была работой. Я переводила на выставке с утра до вечера.
– Понимаю, ты не нанималась на должность девушки из эскорта. – Зоя Григорьевна усмехнулась. – А Куропач, знаешь ли, так хвост распускал, так крыльями махал…
– Да ну вас. – Ольга поморщилась.
– Ладно, я шучу. Но после него, должна признаться, мне было проще устроить тебе поездку в Австрию.
– Спасибо Хансуте Вэнго, – вздохнула Ольга.
Полные губы Зои Григорьевны, ярко накрашенные, дернулись в усмешке. На тельце мидии остался розовый след. Но соус, который стекал с раковины, был по-прежнему кипенно-белый.
– Я уверена, он бы хотел большего, – спокойно сказала она.