Мы продолжали беседовать о том, что будем делать, когда поженимся. Мы вместе объедем прекрасные земли Франции, а затем вернемся и будем жить в его доме, в Девоншире, в самом прелестном графстве Англии. Нигде больше трава не была столь зелена, и нигде больше не было столь рыжей почвы, что означало плодородие, сливки там были жирнее, а говядина — вкуснее!

— Ты станешь госпожой всего Девона, моя милая Присцилла, когда выйдешь за меня замуж! — сказал он.

Так мы сидели, рука его обнимала меня, я же крепко прижималась к нему, и мы промечтали целый час или даже больше. Вдруг я заметила, что вокруг нас сгустились сумерки. Однако больше трех часов дня быть не могло, а значит, до захода оставалось еще больше часа. Грегори предупреждал нас, чтобы мы вернулись до наступления сумерек, поэтому уехать с острова нам надо было не позднее половины четвертого.

— Как вдруг стемнело! — сказала я. — Наверное, уже позднее, чем нам кажется?

Я поднялась на ноги и тут же ощутила холодную промозглость воздуха.

— На море туман, — сказал Джоселин, и, когда мы вышли из комнаты, оказалось, что он прав.

— Ты только посмотри! — с испугом воскликнул он вдруг, — В нескольких футах от нас уже ничего не видно!

Я подошла к нему, и он обнял меня.

— Нам даже лодку будет не найти, — продолжал он.

— Надо попробовать, — ответила я.

И сразу же споткнулась о выступающий камень. Слава Богу, Джоселин успел подхватить меня и не дал упасть.

— Нам надо быть очень осторожными, — предупредил он. — Ты могла пораниться.

— Ты спас меня, Джоселин!

— Я всегда буду рядом с тобой, чтобы спасти тебя, клянусь!

Я взяла его руку и приникла к его груди. В самом воздухе, казалось, витает зловещее предупреждение. Все вокруг было окутано мрачным туманом, и застывшие серые руины были, как будто из потустороннего мира. Ни ветерка, ни плеска волн: будто Джоселин и я очутились на другой планете.

Поняв, наконец, в какую ситуацию попали, мы в страхе переглянулись. На ресницах и бровях Джоселина появились капельки росы, и снова на меня нахлынул шквал чувств, потому что лишь теперь я осознала, в какой опасности он сейчас, и что время, проведенное на острове, поистине драгоценно для нас обоих, так как, если враги схватят его, эта белокурая голова очень быстро слетит с плеч. Я никогда не расспрашивала его о том, как умер его отец, я не хотела знать этого. Я хотела забыть о том, что это произошло, и заставить его забыть об этом.

— Что нам делать? — спросила я.

— Мы ничего не можем сейчас сделать. Лучше вернуться назад: у нас есть одеяла и какое ни есть укрытие. Мы даже не представляем себе, далеко ли этот туман простирается, потому что сидели в четырех стенах.

— А может, нам попытаться выбраться отсюда на лодке?

— Мы можем не найти ее, и помнишь, как минуту назад ты поскользнулась? Тропинки почти не видно, мы не знаем, куда идти. Нет, безопаснее остаться здесь, пока не спадет туман. Даже если мы и найдем лодку, глупо пытаться достичь берега: нас может унести в море.

Конечно, он был прав. Мы вернулись назад, в стенах было значительно теплее. Мы опустились на одеяла, и он обнял меня.

— Богиня судьбы сопровождает нас, — сказал он. — Мы здесь одни, вдали от всего мира, отрезаны от него покровом тумана. Присцилла, ты не находишь, что это заманчивая перспектива?

— Да, конечно, но я думаю, что будет дальше?

— Но все знают, где мы, и поймут, что произошло. Они не будут волноваться за нас. Думаю, в доме понимают, что у нас достаточно здравого смысла остаться здесь и переждать туман.

— Но это может затянуться надолго, Джоселин.

— Вряд ли: скоро поднимется ветер и развеет туман.

— Интересно, сколько сейчас времени?

— Еще день.

— А сколько мы проговорили?

— Это имеет какое-нибудь значение? Мы сели поближе друг к другу и прислонились к одной из стен. И снова мы заговорили о нашей свадьбе, которая состоится сразу после того, как мы вернемся на землю. В этом тихом месте, посреди странных клубов тумана, казалось возможным все.

Мы не знали, сколько времени, но мы понимали, что уже вечереет, ибо становилось все темнее, и даже тумана уже не было видно, но мы ощущали его — сырой и пробирающий до костей. Похолодало, и Джоселин еще крепче прижал меня к себе.

— Представь, что нам придется провести здесь всю оставшуюся жизнь? — сказал он, — По-моему, не так плохо.

— Но как мы выживем?

— Мы могли бы построить дом, выращивать овощи и зажили бы простой жизнью, как Адам и Ева!

— Это мало похоже на Эдем.

— Пока ты здесь, земля эта кажется мне раем!

Это был разговор двух влюбленных. В нем не было никакого смысла, однако он действовал успокаивающе, и что-то неизбежное было в этом тумане. Мы очутились в плену у сил природы, и нельзя было винить нас за это, что мы провели эти часы вместе. Я думаю, что уже тогда в сердца наши закралось отчаяние, страх перед тем, что жизнь окажется совсем не такой легкой, какой мы ее себе нарисовали.

Мы доели остатки еды. К тому времени совсем стемнело, а туман еще более сгустился. Нас окружала полная тишина. Странно было находиться возле моря и не слышать его рокота.

Спустилась ночь, и стало еще холоднее. Джоселин расправил одеяло, и мы легли на него. Другое одеяло он накинул сверху, после чего заключил меня в свои объятия. Думаю, то, что затем произошло, было неизбежно: мы были молоды, и в нашей крови кипела страсть.

— Мы будем вместе до конца жизни! — сказал Джоселин. — Мы женаты, милая Присцилла, ты и я! Что нам всякие церемонии? Когда вернемся, мы поженимся по-настоящему, сразу же. Мы все расскажем Харриет, и она поможет нам. Ты поедешь во Францию вместе со мной!

Я поверила этому, потому что хотела верить. Я сопротивлялась немного, с самого начала. Мне не давали покоя мысли о матери: если бы я могла выкинуть их из головы! Но когда я вспомнила об отце, почувствовала вызов: что он для меня вообще сделал, зачем мне о нем сейчас думать? Но я все же думала о нем и про себя ликовала: я выйду замуж, больше не будет висеть на его шее «бесполезная девчонка!"

Джоселин пылко поцеловал меня.

— Присцилла, милая Присцилла! — говорил он. — Знаешь, что такое блаженство? Это окутанный туманом остров, на котором лишь ты и я!

И там, на этом острове, мы познали настоящую любовь. Я была смущена, взволнована и счастлива до безумия одновременно. Я чувствовала себя так, будто все, чем я была раньше, осталось далеко позади. Я больше не была дочерью Карлтона Эверсли, я стала женой Джоселина Фринтона.

Я проснулась от мягкого прикосновения солнечных лучей: наступило утро. Мои руки и ноги занемели от холода, Джоселин еще спал. Я взглянула на него, и во мне вновь проснулась нежность. Без парика он выглядел таким юным и беззащитным. Я вдруг подумала: «Теперь я понимаю, почему мужчины носят парики: они придают им важности! Без него Джоселин выглядит просто красивым мальчиком!"

Я наклонилась и поцеловала его. Он крепко обнял меня и прижал к себе.

— Моя Присцилла! — пробормотал он.

— Уже утро, — ответила я. — Туман почти развеялся. Он сел.

— Значит, все закончилось… — Он нежно посмотрел на меня. — Любовь моя, — продолжил он, — мы будем вместе всегда?

— Это очень долго! — ответила я. — О, Джоселин, я так боюсь!

— Не волнуйся! Я все твердо решил и все сделаю. Теперь нас двое, моя дорогая! Ты даже не представляешь себе, что это значит!

— Представляю, потому что одна из этих двоих — я.

Он поцеловал меня.

— Мы должны ехать, — сказала я.

— Еще немножко!

— Посмотри, солнце восходит: нас будут ждать.

— Еще несколько минут! — молил он, не выпуская меня из своих объятий. — Невеста моя! — сказал он. — Скажи, что ты ни о чем не жалеешь.

— Я ни о чем не жалею!

— Мы расскажем Харриет, она нам поможет. Теперь она обязана помочь нам!

— Она и так сделала все, что в ее силах! Я знаю, что она скажет: будьте решительнее, рискните, берите все, что хотите, а если что-то выйдет не так, как вы надеялись, не горюйте! Я думаю, это — ее девиз!