Швейцар в гостинице был все так же приветлив, и так же шумны наслаждавшиеся жизнью земляки. Завидев Юлю с Димкой, они примолкли. Женщины с тревожным сочувствием уставились на Юльку. Но вновь засмеялись и загалдели, едва она прошла мимо, к лифту: восемь дней семь ночей — срок короткий. И хотел бы погрузиться в чужое горе, да стоимость путевки не позволяет. Только войдя в прохладный, явно недавно и как ни в чем не бывало убранный номер — прямо от дверей в комнату по ковровому покрытию цвета морской волны тянулись дорожки, оставленные пылесосом, Юля ощутила, сколько на ней грязи, пота и крови. Не подходя к стеклянной раздвинутой стене, из-за которой шумело море или к кровати, Юля свернула в ванную. Сняла платье, трусики. Сложенная пеналом пеленка, которую ей выдали в больнице, продолжала крепко держаться между ног. От жары тюремных суток она затвердела, став глиняной. Юля дернула ее, вырвав запекшиеся волоски и хотела было как есть швырнуть в мусорное ведро. Но, смутившись, из последних сил, лишая себя возможности немедленно кинуться под душ, стала высовобождать от косметических мелочей пластковый пакет и заворачивать в него пеленку. Наконец она добралась до душа, замаскировав его шумом надсадный вой, исторгнувшийся даже не из груди, а откуда-то из чрева.
Минут через двадцать Юля вышла из ванной, продолжая подскуливать и всхлипывать, и, не глядя на перепуганного Димку, комочком легла на прохладную от кондиционера простынь, которую Дима заботливо осовободил от толстого скользкого покрывала.
Он робко, как молодое привидение, присел рядом, в ногах. От этой его осторожности и робости Юля начала судорожно вздыхать, готовясь к новой партии рыданий.
— Умереть бы-ы!.. — высказала пожелание она.
Дима заволновался.
— Юлька, кончай! Тебе вообще смертная казнь светила! Понимаешь?
— За что?! За ребенка?! — она гневно села, свалив на пол длинную, как кишка, подушку.
— За это… прелюбодеяние! Москвин, который за тобой в участок приходил, ну, из консульства, мне такого понарассказывал! Тут в одном эмирате, не помню как называется, в прошлом году суд женщину из Индонезии приговорил к пожизненному заключению, за то что она жила в одном номере в гостинице с мужиком незаконным. А ты еще и родила! По арабским законам — жуткое преступение! Против нравственности.
— Дима, какое преступление-то? Я не понимаю, — слабо спросила Юля. — Разве любой малыш не от Бога?
— Да я сам над этой фигней думал всю ночь, чуть голову не сломал. Их-то какое собачье дело, есть у нас клякса в паспорте или нет? А вчера сюда из группы несколько человек пришли, ну, узнать как да чего? И руководительница группы сказала, что по местным мудацким законам ребенком распоряжается мужчина — законный муж. При разводе дети с ним автоматически остаются. И женщина, которая рожает без мужа вроде как на чужую собственность посягает. Потому что дети ей не принадлежат, даром, что родила. К тому же нравственные устои подрываются.
Увидев, что распухшее лицо Юльки начало кривиться, а глаза мгновенно наполнились слезами, Дима вскочил с кровати:
— Тебе выпить нужно срочно! Вот что! Пометавшись, он забежал в ванную и через секунду вылетел оттуда, держа в руках стакан с водой и флакон одеколона. Зенцов шмякнулся возле Юли и, устроив стакан между колен, отвернул пробку одеколона.
— Суки! За одеколон еще посадят! — пробормотал он себе под нос, в нетерпении тряся бутылкой над стаканом. Неудовлетворившись тонкостью брызг, Димка зубами выдернул внутреннюю платсмассовую пробку и с бульканьем переместил содержимое половины флакона в стакан. На Юлю отвратительно пахнуло кедром и апельсином.
— Пей! Пей, говорю!
Юля с отвращением хлебнула горячей смеси, давясь, выпила до дна и, с зажмуренными от мерзкого кедрового запаха глазами, сунула стакан Димке.
Убедившись, что он пуст, Дмитрий опрастал в рот остатки одеколона из флакона.
Юля почувствовала, как горячо становится в желудке, потом размякло в руках и ногах и, наконец, на сердце…
Робкая мечта, что она беременна, мелькнула у Юли, когда в один из весенних дней ее качнула волна тошноты при виде жареной рыбы. Еще не веря, вернее пугаясь напрасно поверить раньше времени, Юля тем не менее охватилась счастьем, которое боялась сглазить и потому тщательно скрывала от Зенцова. Стоило екнуть внизу живота, или заныть пояснице, Юля в ужасе бежала в ванную, со страхом ожидая, что тошнота была случайной, и, приспустив трусики, она увидит признаки обычного недомогания. Но каждый раз оказывалось, что трусики белоснежны. После того, как дата в хранившемся в портмоне календарике осталась необведенной традиционным кружком еще на протяжении недели, Юля принесла из аптеки тест. Когда Зенцов завалился после обеда вздремнуть, Юля забаррикадировалсь в туалете. Минут через десять он вылетела оттуда с сияющим лицом, чмокнула сопевшего Димку, выгребла из конфетницы деньги и умчалась, крепко, как сквозняком, хлопнув входной дверью. Зенцов, часа через три разлепивший глаза и издавший напоследок сонный рык, обнаружил на соседней кровати веселую коробочку с детской разноцветной молочной бутылочкой, розовые носочки размером с зенцовский мизинец и книжку «Чудесные приключения Нильсона с дикими гусями». Юля сидела рядом с почти опустошенной миской творога со сметаной и сверлила его счастливыми глазами, стараясь, очевидно, разбудить взглядом.
— Нильсон-то кому? — спросонок поинтересовался Зенцов, выказав полное отсутствие интуиции и отцовского чутья. Что, впрочем, извинительно, поскольку от жареной рыбы его совершенно не тошнило.
— Дочке.
Зенцов на всякий случай решил уточнить.
— Бутылка тоже что ли?
— Тоже.
— Чего, серьезно?
Юля с возмущением отметила, что голос его уныл.
— А ты не рад?
— Да нет, так-то рад. Сын все-таки, — уныло произнес он, сев на кровати. — Ты меня тоже пойми. Ложишься спать — жена (Юля отметила это «жена», произнесенное Зенцовым впервые за время их совместного ведения хозяйства) живая, здоровая. Просыпаешься…
— …мертвая, больная, — злобно окончила Юля. И потерянно пробормотала:
— Я думала ты будешь рад, будешь гордиться мной. И собой тоже.
Она вздохнула.
— Ну и ладно! Сама выращу!
Зенцов, окончательно проснувшись, обежал кровать, присел перед Юлей на корточки и положил руки ей на колени.
— Котенок, да ты что? Я рад, очень рад. Просто неожиданно как-то!
И приняв бодрый вид, он громко скомандовал:
— Сына назовем!.. Как назовем-то?
— Сына назовем Машей, потому что будет девочка, — пообещала Юля.
— Нет, давай девочку ты после родишь, а первый пусть будеть пацан!
— Да какая тебе разница?
— Ну представь, — приняв преувеличенно шутливый тон начал вещать Зенцов, — друзья на работе скажут: «Бракоде-ел!».
— Что твои алкаши, ой, извини, твои друзья, скажут, меня меньше всего волнует! — с подъемом возмутилась Юля. Громко брякая ложкой доскребла творог и скинула руки Зенцова со своих колен. — И вообще, мне нервничать нельзя!
— Ну девчонка, так девчонка, — лицемерно согласился Зенцов, не сумев, впрочем, скрыть разочарования.
Примерив розовые носочки на пальцы, он покрутил носом и с обиженным видом пошел на балкон курить.
Обратив взгляд внутрь себя, Юля потащилась на кухню, поставила миску в раковину и открыла воду. Из задумчивости ее вывела холодная струя, рикошетом от дна миски отлетевшая на живот. Юля, очнувшись, испуганно отскочила. Вытянув руку опустила рычаг крана и, нашарив на холодильнике лиловую книжечку, села к подоконнику, уложив раскрытую страничку в бледное, но теплое пятно солнечного света.
Мраморный подоконник нежно обласкал локти.
Квартира Юли и Димы была частью разделенной на два неравных отростка большой и архаичной квартиры, имевшей когда-то черный ход. Этот выход на узкую зассанную лестницу, служивший когда-то горничной, кухарке и их полночным визитерам, и в те времена закрывавшийся лишь на металлическую задвижку, стал для Юли с Димой входной дверью, обрамленной предыдущими владедьцами хитроумными замками. Кухня была сооружена ими же из бывшей прачечной, отделанной мрамором. Истертый каменный подоконник хранил прохладу, в отличие от подоконников в комнатах, которые к вящей гордости Зенцова оказались дубовыми. Ванной в квартире не было, ее заменял душ, устроенный в облицованной с ног до головы уборной. Возжелав мытья, жильцы опускали крышку унитаза и усаживались на нее, принимая очищающие струи сидя. Вода покидала чашу пола неохотно, и намыливаясь, приходилось одновременно ускорять сток ногой. Под самым потолком душевой уборной была устроена узкая форточка, выходившая на лестницу — через нее уходили пар и влага. Юлю душ верхом на унитазе смешил своей, хотя и чисто теоретической, возможностью очищаться одновременно внутренне и внешне, но преисполненный снобизма Зенцов сообщал при случае в компаниях, что его квартира обустроена биде.
