– Что?! – бессильно выдохнул Б. А. – Ты же простудилась… тебе срочно нужно принять аспирин и микстуру от кашля…

– Не паникуй, – довольная Аврора оглянулась, чтобы проверить, все ли заметили, как он за нее испугался, но оказалось, замечать было некому, они с Б. А. остались одни.

Гости разбрелись по дому – посидеть на веранде, посмотреть, как делается шашлык, поглядеть на горящие поленья в камине. Аврора уселась у камина и оцепенела – огонь всегда действовал на нее, как на домашнюю собаку, в которой вдруг просыпаются первобытные инстинкты.

Зазвонил телефон. Лариса вошла в комнату, где оставались только Аврора с Б. А., поискала глазами трубку и, не обнаружив ее, включила громкую связь.

– Не спишь? Вчера моя приятельница была в твоем ресторане, – раздался женский голос. – Учти, по-дружески тебе говорю: она сказала, волован из грибов был несвежий.

– Да?.. – растерянно проронила Лариса, хотя было очевидно, что, конечно же, да. – А дизайн? Дизайн ей понравился?

– А разве в твоем ресторане есть дизайн? – невинно удивился женский голос. – Кстати, у тебя никого нет в Эрмитаже? Хочу отдать ребенка в кружок, а там большой конкурс…

– Сучка! – выплюнула Лариса, впрочем, вполне беззлобно, усевшись напротив Авроры после окончания разговора. – Это жена владельца сети магазинов «Полет»… Ну, знаете, те, что на каждом шагу… Думает, если у нее столько денег, то ей все позволено… У меня к вам просьба. Вы же один, то есть одна из лучших экскурсоводов в Русском музее… Не могли бы вы мне помочь?..

– О чем разговор, милочка, для меня это сущие пустяки, – приветливо улыбнулась Аврора. – Пусть ваша знакомая придет к директору. Только будет лучше, если она не скажет, что она от меня, вообще не упоминает моё имя. У меня с директором конфликт. Кстати, виноват он…

А в это время кое-кто незаметно улизнул, поднялся по маленькой боковой лестнице на самый верх, в самую дальнюю комнату под крышей, долго пристраивал себя на угловом кожаном диване, удивляясь его скользкой неуютной бессмысленности, и, сказав себе: «Я только на минуточку», задремал. Этот кое-кто был, конечно, Б. А. Он чувствовал себя совершенно разбитым и опустошенным. Какая нелепая идея это публичное примирение! Как будто можно у всех на глазах за несколько минут исправить то, на что ушла вся жизнь… или часов, или дней…

Кабинет Кирилла выглядел, как тысячи других кабинетов – черный кожаный диван, книжные полки, огромный письменный стол. Единственным отличием было то, что в этом кабинете личность хозяина не была видна ни в одной детали.

В кабинете мужчины всегда каким-то образом проявляется личность хозяйки дома, и по степени внедрения в сугубо частное мужское пространство можно судить об отношениях между супругами. Невзначай подсунутые в кабинет игрушки, фотографии, сувениры на память о совместной поездке – любая мелочь годится, чтобы супруг никогда не оставался тут без нее.

Небрежно брошенные на диване подушки (если бы они там были) могли бы, к примеру, поведать нам о Ларисиной манере забежать посреди дня, усесться поудобнее, зарывшись в подушки, и поболтать, а может быть, даже и прилечь на диван. Но на черном кожаном диване никто не сидел, а уж тем более не лежал со дня покупки.

О самом Кирилле Ракитине могли бы рассказать какие-нибудь предметы – к примеру, удочка, неожиданная отвертка посреди канцелярских принадлежностей, ножик или, скажем, фляжка, любая мужская штучка, хотя бы кляссер с марками, – но нет. Единственно личным была заставка на мониторе – старый дом в соснах.

На столе стояла фотография в старой, изъеденной жучками рамке – прелестное женское лицо, большеглазое, легкие кудри подняты со лба, узкие губы подправлены помадой в модный бантик. Очаровательное лицо, чуть старомодное, словно со старинного медальона, хотя на самом деле – всего лишь недалекие 50-е годы.

Рядом была еще одна фотография: то же лицо, неприятно тронутое временем, – но эта неприятность, казалось, заключалась не в поплывшем овале, морщинах и прочем, а скорее в контрасте с нежным очарованием соседнего изображения. Странное это было лицо: жесткий взгляд, нелюбимые заброшенные губы… опустевшее лицо, как дом, который оставили жильцы.

В остальном зеленая поверхность огромного письменного стола была совершенно пустой, словно стол стоял не в писательском кабинете, а в доме, где хозяева считают кабинет и письменный стол обязательным атрибутом приличной обстановки, не более.

Но если кабинет ничего не говорил о Кирилле Ракитине, то, может быть, он все же не так ревностно оберегал писателя Кира Крутого?

На открытых полках блестели корешками энциклопедии. Кирилл использовал их для сверки своих фантазий с реальностью – чтобы случайно не повторить реальность. На письменном столе царила нерабочая чистота: монитор, стаканчик с веером идеально отточенных карандашей, бокал на подносе. И все, словно никто никогда не присаживался к компьютеру и словно с этого стола, как с конвейера, не сошло множество книг.

Кир Крутой выходил огромными тиражами, и его читательская аудитория была достаточно разнообразной. Его поклонники воображали своего любимого писателя человеком, с трудом отрывавшим затуманенный взор от беспорядочного вороха бумаг и собственных мыслей, похожим на Эйнштейна на той знаменитой фотографии, где он шизофренически высовывает язык. Они удивились бы, увидев, что обожаемый ими фантастический мир, так густо населенный персонажами, рождается посреди такой внешней пустоты. Поклонники не могли заглянуть в его шкаф, но если бы случайно взглянули, то удивились бы еще больше. В шкафу не просто царил порядок – это расхожее выражение не могло передать геометрической точности, в которой находилась его одежда. Лариса всегда покупала своему знаменитому мужу партии одинаковых футболок, трусов и носков, специально для того, чтобы при складывании в стопки швы совпадали у них с точностью до миллиметра.

Выходящие из-под пера Кира Крутого затейливые фантазии странным образом не сочетались с таким педантичным обустройством Кирилла Ракитина во внешнем мире. Но ведь и с его удивительной способностью ориентироваться в практических, материальных делах они тоже не сочетались.

А, собственно, почему читатели Кира Крутого должны были представлять себе его именно так, а не иначе, и вообще – почему он, со своими футболками и носками, сложенными швом к шву, кажется нам странным?

Сам Кирилл явственно представлял свой внутренний мир в виде картинки. На картинке – прекрасный сад, огороженный высокой решеткой. Красивой и очень высокой. С острыми пиками. В саду цвели цветы, тоже прекрасные. И Кирилл позволял читательской массе прогуливаться по прекрасному саду его души, кроме некоторых, конечно, уголков. Но читательская масса безлика, абстрактна, а вообще-то сад его души находился под надежной охраной решетки с острыми пиками.

Итак, Кирилл Ракитин, один из самых удачливых российских литераторов, разглядывал из окна кабинета свою собственность – тридцать соток земли от дома до высокого кирпичного забора.

Обычно Кирилл, в зависимости от цели, воспринимал мир то картинкой с расплывчивым сюжетом, то требующей строгого анализа схемой. И думал он, как правило, о нескольких вещах одновременно. Его мыслительная деятельность была похожа на плиту, где на каждой конфорке что-то варится, шкворчит, выкипает.

А сейчас, когда ему было так паршиво, ему нужно было свести все картинки в одну схему, проанализировать ее и получить результат. И результат должен получиться таким, каким… какой результат ему нужен?

«Зачем мне нужно было в Комарово?» – подумал он и чуть подхалимским голосом ответил сам себе вслух:

– Да так, ничего особенного… сосны…

Затем он произнес убеждающим голосом:

– Я, Кирилл Ракитин, – счастливый человек. Или уж, во всяком случае, такой, как все.

Но эти слова до конца не убедили его, к тому же он не был таким, как все. Ему полагалось намного больше счастья, чем всем остальным, и Кирилл принялся про себя перечислять свои счастья и счастьица.