- Да разве я прочь от дела, Спиридон Емельяныч? - оживился Петр Кирилыч.

- Пора!

- И Маше хорошо будет со мной, - прибавил Петр Кирилыч, не зная, что дальше сказать Спиридону, когда у него над глазами от каждого слова волчьи хвосты так и растут… и из глаз зелень идет…

- Доброе слово! Только вот с тобой нам как будет обоим?..

Петр Кирилыч не сразу нашелся ответить. Потом вспомнил, что про него стороной судачат в деревне, и тихо ответил:

- Я не разбойник, Спиридон Емельяныч!

- Разбойников я… не боюсь, - вскинул голову Спиридон Емельяныч. -Чего я боюсь, - сказать тебе, так не поверишь, пожалуй! - хитро сморгнул Спиридон и улыбнулся.

С водонос непомерные плечи, руки, - говорили, Спиридон ими безо всего выворачивал пни и таскал из земли молодые деревья, как ребят за вихры, -еще чего Спиридону с такою силищей бояться!

- Боюсь я пуще всего, Петр Кирилыч, знаешь кого?.. Отца Миколая!.. На ведмедя голый выйду… а на эту гниду… пожалуй, что нет!..

С этим словом Петр Кирилыч припомнил странный звон, который он слышал с обрыва, когда они с Машей шли по берегу недалеко от моста и Маша обмолвилась о Спиридоновой вере, вспомнил все, что болтали в свое время про брата Спиридона Андрея, и без дальних слов обо всем догадался.

"Так вот оно что!" - смекнул Петр Кирилыч и немного думая выпалил как из ружья в Спиридона:

- Спиридон Емельяныч… возьми меня в свою веру!

Спиридон даже немного шатнулся.

- Человек - не кулек, под мышку его не ухватишь, а вера в человеке -вот здесь! - Спиридон Емельяныч показал на пупок. - В самой середке!..

- Ну, так тогда… научи богу молиться и верить… Сделай милость такую!.. Я еще по-хорошему-то… ни в одну веру не верил!

- Молись, Петр Кирилыч, так же, как и живи, а живи так, будто читаешь молитву… вот и вся недолга!..

- Молитвы я знаю, Спиридон Емельяныч…

- Знаю, что знаешь… небось не татарин… надо вызнать в человеке самое главное.

- Ну вот и скажи: что же в человеке, по-твоему выходит, главнее… всего?

- Всего главнее, Петр Кирилыч, плоть в человеке.

- А ведь и верно… пожалуй, - простодушно согласился Петр Кирилыч.

- Плотен мир, Петр Кирилыч… Во-вторых же, и главнее всего, самое главное - дух!.. Только что есть плоть в человеке и что в человеке есть дух?

Петр Кирилыч так и впился в Спиридона. Спиридон же в плечах будто еще шире раздался, на лицо весь просветлел, словно невидимые руки зажгли большую лампаду, у которой стоял Спиридон, опираясь в оконный косяк, борода заходила волной, и, как у молодого, от широкой улыбки в бороде сверкнули белизной крепкие зубы.

- Сказано бо в книге "Златые уста": "Плоть в человеке крепка и упорна, как зимний лед на реке, дух же прозрачен и чист, как вода речная под ним, бегущая по золотому песку чисел, сроков и лет!.. Растает лед на реке и сольется в виде стоялой и отяжелевшей за зиму воды с весенней веселой водою, тогда придет на землю весна и поднимет над головой высокую чашу, до края налитую светом и радостью, и из чаши Вечный Жених отопьет только глоток!.. Сотлеет упорная плоть и сольется с духом текучим, рассыпавшись прахом, смерть с дороги под окно завернет и подаянья попросит, и никто ей в куске не откажет и даст самый лучший кусок! Вот что плоть в человеке и что в человеке есть дух!"

- Д-у-у-х! - зачарованно передохнул Петр Кирилыч, схватившись рукой за глаза, будто больно им было от света, идущего от Спиридона.

- Сказано бо было и то: "Человек в землю уходит, чтоб сбросить в земле истлевшую плоть и жить в плоти плоти, сиречь в нескончаемом духе, ибо дух есть - нетленная плоть, но человеку не легко расставаться с землею и с земною любовью, как и змее вылезать из старой обшарпанной кожи. Значит, дух в человеке и плоть, лед и вода, суть два закона одного естества, и оба их надо исполнить, и ни одним нельзя пренебречь".

Спиридон обмахнул лоб рукавом и замолчал.

- Поэтому… по этой книге выходит, монахи стараются… зря? -спрашивает Петр Кирилыч.

- Здря… потому: лед и… вода!..

- То есть как, Спиридон Емельяныч? - переспросил Петр Кирилыч.

- Да так…

Хотел Спиридон Емельяныч еще что-то прибавить, но за спиной у него чуть скрипнула дверь, Спиридон на слове запнулся и опять замолчал… Замолчал и Петр Кирилыч: в двери показалась Маша в голубом сарафане, который ей подарила Феклуша, в белой шелковой косынке на голове, на которой цвели хитрым рисунком цветочки.

Петр Кирилыч уставился на Машу и сначала глазам не поверил: уж то ли сряда на человеке такую силу имеет, то ли еще совсем не пришел в себя Петр Кирилыч, только таких девок Петр Кирилыч не видел сроду-родов… разве вот когда в первую ночь Антютик показал ему дубенское дно и у плотины ворота раскрылись… Только там было все ночью, в луну, да и… было ли в самом-то деле?.. Угораздился же сказать Спиридон: не было вроде, а… было! А тут: белый день, Машу можно за руку взять, колокольчики по подолу и спереди падают вниз по каемке, белый платок из чистого шелку, индо хрустит от него на зубах, на плечах расфуфырка, а в расфуфырках известно - девку можно понять и этак, и так, а какая она на самом-то деле?..

- Девка вроде как ничего?! - шутит Спиридон Емельяныч, оглядывая Машу и подводя к ней Петра Кирилыча за руку. - Только что же это ты сама-то нарядилась, а жених так и будет в рубахе? Небось не пастух… Поди принеси-ка армяк!

- Слушаю, батюшка, - пропела Маша тонким голоском и неторопливо пошла за печку.

Прозвенели с нее колокольчики на всю избу… и вот теперь уж чуть слышно, как из самой земли, золотым звоном звенят они под ногами, а под ногами в этом месте, по всему, должно быть заплотинное царство, где, хоть все и так же, как и у нас, но живут там не по-нашенски, а… совсем по-другому!..

Не хотелось Петру Кирилычу больше ни о чем говорить со Спиридоном, хитрый он все же, выходит, мужик, да и сам Спиридон, видно, любил больше молчать. Стоят они возле печки и смотрят под ноги…

Не скоро Маша вернулась…

*****

- Прими, батюшка! - поклонилась Маша отцу.

Спиридон осенился широким крестом и развязал узелок.

- Крестись, Петр Кирилыч, только крестись уж по-нашему, а… не щепотью… Так будешь нюхать табак… вот как, - сложил он Петру Кирилычу пальцы, как благословляют попы, - в двуперстие. - Крестись на одежу: вишь, какой армячок… В ем один мужик на тот свет, было, собрался, да… его не пустили!

Петр Кирилыч принял слова Спиридона за шутку.

- Скажешь еще, Спиридон Емельяныч!..

- Право слово… Что ты такой за… Фома? Срядили монахом и вместо Ивана… назвали… Петром!..

- Диковина! - усмехнулся Петр Кирилыч и неловко полез в рукава.

Пришелся ему армяк в самую пору, словно стеган по мерке. Спиридон перекрестился, глядя на Петра Кирилыча, перекрестилась и Маша, и Петр Кирилыч почуял в своей руке ее холодную руку.

- С богом! - сказал Спиридон и, откинув полог у печки, на глазах Петра Кирилыча стал… опускаться… Оттуда заголубело, крепко ударил Петру Кирилычу ладанный дух, и дневной свет смешался с неживым меркотным светом.

Петр Кирилыч сходил за Машей по крутым ступенькам на ощупь, зажмуря глаза и держась за сердце и в самом деле немного ослепши от этой быстрой смены тусклого непогожего света на призрачный, больно бьющий в воспаленные глазницы свет от разноцветных лампад.

Сквозь дрожащие от полыханья огней ресницы видятся они Петру Кирилычу везде в памерках подполицы в великом множестве, голубые и синие, желтые и розовые, все на золотых витых цепочках, тонких, с широкими бантами из разноцветных лент, какими девки в Троицу себе повязывают косы перед хороводом. Чувствовалась в этих лентах и причудливая девичья рука, отведенная от Машиного сердца строгой отцовской рукой.

Мерцают лампады с обоих боков на Петра Кирилыча, уходя в самую глубь подызбицы, и там синь густеет и мглится, как в глубокой плотине вода. Проморгались у Петра Кирилыча изумленные глаза, только когда Маша остановилась и больно зажала в погорячевших пальцах его правую руку.