— На нас, парнишша, теперь люди глядят, как на медведей на ярмарке, — вздохнул дядя Василий.

Людской поток сворачивал направо, на широкую улицу, по которой в город вступала пехотная часть красных. Впереди гремел оркестр, рядом с ним двигалась большая толпа ребятишек. Вадимке захотелось побежать туда — такую музыку ему ещё не приходилось слышать. Но нельзя — он же пленный!

— Дуют «Тоску по родине», как было и у нас… Не раз под этот марш шагать довелось… Теперь вот, слава богу, отшагался, — говорил Алёшин.

Вадимка не мог оторвать глаз от оркестра. Залюбовавшись поразившим его зрелищем, он замедлил шаг.

— Пятки оттопчу! — заворчал пожилой казак.

Парнишка снова пристроился к дяде Василию, глазея по сторонам. И тут заметил, что идут они по той самой улице, где он оставил Гнедого и Резвого. По этой улице они скоро выйдут за город.

Как же могло случиться, что он забыл про своих коней?! Их же выручать надо! Советоваться тут с дядей Василием нельзя, он его не отпустит; надо решать самому, решать быстро, пока не вышли за город. Убежать из колонны было нетрудно — никаких конвоиров не было. Но как быть? «Ежели я не убегу, мне будет лучше, — поспешно размышлял Вадимка. — Я буду с дядей Василием, мне же надо за него держаться! Но тогда надо бросить коней. Они с матерью останутся нищими, пойдут побираться. Что же он скажет матери, когда придёт домой? Шёл мимо двора, где бросил Гнедого и Резвого, и даже не попробовал их выручить!» Парнишка почувствовал, что так поступить ему никак нельзя. Надо убежать, сейчас же убежать! Но тогда он останется совсем один в этой людской пучине за тридевять земель от дому!.. «Ну и нехай!.. Всё равно убегу!» — твёрдо решил парнишка.

Алёшин был занят разговором с соседом. Вадимка отстал и, поглядывая на дядю Василия, поспешил выбраться из колонны. Он слышал, как кто-то сказал:

— Зря, сынок… Один ты тут пропадёшь, как муха.

— Бог не без милости, казак не без счастья, — сказал другой пленный.

Очутившись на тротуаре, парнишка кинулся разыскивать знакомый двор. На него никто не обращал внимания. Он заметил, что кое-кто из красных уже ходил в таком же новеньком английском обмундировании.

Во дворе, куда шмыгнул Вадимка, стояло несколько обозных подвод, видно брошенных белыми. Парнишка несмело вошёл в дом.

Хозяин, как и вчера, лежал в постели, хозяйка возилась у плиты.

— Здорово ночевали! — сказал им робко Вадимка и замолчал, переминаясь у порога. Он не знал, как начать разговор про коней.

— Чего тебе, молодец? — спросил сердито хозяин.

Вадимка оробел ещё больше.

— Да я вчера… отдал вам коней с бричкой… А вот нынче хочу их выпросить обратно… Я домой на них поеду… Вы на меня уж не обижайтесь, дяденька…

Хозяин и хозяйка переглянулись. Что-то недоброе почуял Вадимка в их взглядах.

Молчал Вадимка, молчали хозяева.

— А ну, пойдём! — сказала наконец хозяйка и распахнула перед Вадимкой дверь.

Когда вышли во двор, она подвела его к солдату, который сгружал что-то с повозки.

— Товарищ, это — белый. Вон из тех самых. — Она глянула на проходящую мимо двора колонну пленных. — Забери его, чего он тут шляется… Ещё требует чего-то, подлюга! — И хозяйка ушла в дом.

Вадимка оторопел от неожиданности. Солдат перестал заниматься своим делом, хмуро уставился на парнишку, меряя его взглядом с головы до ног.

— Антанта обрядила тебя как на свадьбу… Доброволец?

— Да не-е-е, — потупился Вадимка. — Подводчик.

— Знаем мы таких подводчиков… А ну, скидавай серую шкуру.

Владелец «шкуры» догадался, что речь идёт о его плаще.

— Да он весь в грязи, — с виноватым видом начал он, снимая плащ.

— Грязь — не сало, помял — и отстала! В погонах разгуливаешь?.. Никак не расстанешься? — удивился обозник.

Вадимка догадался, что до сих пор плащ закрывал плечи, и английских погон не было видно.

— А теперь гони тёплую шкуру… Шинель свою зелёную гони! — повысил голос солдат, заметив недоумение парнишки. — Гони френч и шкеры… И колеса тоже… Даёшь!

Скоро от английских «шкур» на Вадимке осталось только бельё — длинная рубаха да короткие подштанники с обрезанными штанинами. Взамен от солдата он получил рыжие солдатские ботинки, солдатские штаны-галифе и солдатскую фуражку. И штаны и фуражка в прошлом были защитного цвета, но теперь, заношенные годами, цвета не имели. Вадимка хорошо знал, что в Хомутовской пленных оставили босыми, в одном бельё, а потом расстреляли. А ему дали и ботинки, и штаны, и фуражку — значит, его расстреливать не собираются. Правда, у него не было верхней рубахи. Вадимка скоро озяб, моросил дождь, но это его не огорчало. Остаться бы живому, а там уж как-нибудь!

— Опять мародёрствуешь, шкура обозная?! — донеслось до Вадимки.

Это сказал заехавший во двор конный.

— А что делали они с нашим братом? — ответил обозник.

— Это он-то?

— А ты-то знаешь, кто он такой?.. Драпал до самого моря… Мне в лаптях воевать приходилось, а они и сейчас одеты с иголочки… Да ещё не смей тронуть!.. Да-е-ешь! — и обозник скрылся за домом.

— А ты берёшь… С тобой разговор ещё будет, — посмотрел ему вслед конный. — Тебе сколько лет? — спросил он у Вадимки.

— Четырнадцать.

— А как сюда попал?

— А в подводы взяли.

Конный отвязал от седла брезентовый дождевик и бросил его дрожавшему от холода Вадимке.

— На! Надевай!.. От солнца затишек, от ветра холодок, а всё-таки защита! А то загибнешь в этой слякоти!

— Спасибо тебе, дяденька! — обрадовался Вадимка.

— А ты почему не со всеми вашими? Ты чего тут делаешь?

— А я хочу выручить своих коней с бричкой. Я их вчера тут оставил.

— Уноси-ка лучше, парень, свои ноги… Кончится война — кони у нас будут!.. Шагай!

Вадимка пошёл со двора. Его охватила радость — отпустили! Могло быть куда хуже! Он же пленный! Но, очутившись на свободе, он почувствовал, что слезы мешают ему смотреть. Как же теперь с его конями? Хозяин и хозяйка решили не отдавать ему Гнедого и Резвого. Почему так безжалостны к нему люди, которым он не сделал ничего худого? Ну за что они его так обидели?! Что теперь будет с Гнедым и Резвым? Как же теперь они с матерью проживут без коней? А что будет с ним самим — он же остался один, без дяди Василия?

Глотая слезы, спотыкаясь, он снова пошёл с колонной пленных. Теперь рядом шли только чужие люди. Вадимка почувствовал себя совсем одиноким.

— Маманя моя, родненькая… Уж дюже мне тут плохо, маманя. Ой, как плохо! Когда же этому будет конец?!

Он не знал, говорил ли он это или только думал. Он только не хотел, чтобы это слышали другие…

Когда ему стало не так тяжко, он принялся себя утешать. Ведь правда же, что он делал все как лучше? Он делал так, как учил его дядя Василь. Он и сбежал от дяди Василя, чтобы помочь матери и коням. Не для себя же старался! «Да я-то что! Я уж как-нибудь! Дядя Василь говорит, что свет стоит на добрых людях, значит, и я не пропаду!»

Вадимка громко всхлипнул.

…Колонна вышла за город. Подул сильный ветер. Вадимка почувствовал, что в брезентовом, жёстком и сыром плаще, надетом на нижнюю рубашку, стало совсем холодно. Пленные шли по полотну железной дороги. Идти оказалось очень утомительно. Попадать ногой на каждую шпалу неудобно — шпалы лежали слишком близко друг к другу; шагать через одну — слишком широко, шага не хватало. Приходилось идти рядом с рельсами, но эта узкая тропинка была растоптана тысячами прошедших по ней ног.

Теперь Вадимку мучил голод. Вспомнилось, что ночью на пристани он ел английские консервы, а дядя Василь сунул ему в карманы несколько банок; они были тяжёлые и мешали ему идти. Но они остались в карманах шинели на том страшном дворе. Вместе с голодом пришла усталость. Вадимка не спал вторые сутки. Теперь ему хотелось скорее добраться до какого-нибудь дома, укрыться с головой, забыть про всё, что с ним было.