В 1947 году, во время гражданской войны в Испании, я провел три месяца под угрозой смертного приговора за шпионаж, будучи свидетелем казней моих товарищей и готовясь к собственной. От этих трех месяцев у меня навсегда остался повышенный интерес к смертной казни, — что-то вроде того, который мог возникнуть у «недоповешенного Смита», чья веревка была перерезана через пятнадцать минут после начала процедуры и которому, однако же, удалось выжить. И вот, всякий раз, когда кому-то в этой тихой стране — будь то мужчина или женщина — предстоит окончить жизнь с разбитым затылком, мои воспоминания начинают сочиться гноем, как не до конца затянувшаяся рана. И пока смертная казнь не будет отменена, внутренний покой останется для меня недостижимым.

Вот какой внутренний импульс заставляет меня браться за дело. Я сознаю, что он придает определенную окраску доводам, содержащимся в этой книге. Но сути самого факта это не меняет ни на йоту, и, в основном, в этой книге нет ничего, кроме напоминания о фактах. У меня было, правда, намерение писать в холодной и отстраненной манере, но не хватило на это сил: я не мог не поддаться жалости и негодованию. Но в целом это, может быть, и лучше, поскольку смертная казнь — это проблема не статистическая или инструментальная, это проблема морали и чувства. Чтобы защищать свое дело честно, необходимо не отступать от точности в цифрах и фактах, не подтасовывать и не увечить цитаты. Но все это не отменяет ни сердечного участия, ни страдания.

Некоторые из моих друзей, чьи познания принесли мне немалую пользу при написании этой книги, не преминули предупредить меня о том, что мне поставят в вину оскорбления, нанесенные иным достопочтенным предрассудкам, что мною будет задета традиционная щепетильность в рассуждении того, что касается судей и судов, понятий законности процедуры, прерогативы права помилования и т. д. Я презрел эти предосторожности: трусость не окупается, а дело отмены смертной казни страдает не в последнюю очередь от недостатка искренности своих сторонников. Иные советовали проявить сдержанность в описании психологических аспектов уже совершенных и совершающихся ныне казней. Но это значило бы сказать, что у королевы Испании нет ног, а у приговоренного нет шеи. В среднем у нас отправляется на виселицу один человек в месяц; если это совершают во имя народа, то народ вправе знать, о чем же собственно идет речь.

Тридцать лет тому назад я познакомился с камерой приговоренных к смерти, и произошло это потому, что тогда я возлагал свои надежды спасти человечество на всемирную революцию. У этой книги не столь амбициозная цель: пусть двенадцать несчастных в год минут страдания и ужас такого опыта. Кроме этого, сегодня стоит еще один вопрос. Ведь эшафот — не просто инструмент гибели; это самый древний и отвратительный символ одной из склонностей рода человеческого, ведущей его к моральному краху.

Артур Кёстлер

Лондон, 3 октября 1955 г.

Великобритания — любопытная европейская страна: автомобили здесь движутся по левой стороне дороги, расстояния измеряют в дюймах и в ярдах и вешают людей за шею, от чего приключается смерть. И большинству британцев никогда не приходит в голову мысль, что эти обычаи достойны удивления. Каждая страна смотрит на свои традиции как на нечто само собой разумеющееся, и виселица — одна из британских традиций, как и привычка считать в шиллингах и пенсах. Целые поколения детей кричали от ужаса и наслаждения в кукольном театре, видя, как появляется марионеточная фигурка ката. Четыре палача попали в национальный биографический словарь: Джек Кеч, Колкрафт и «Уильям Бойлмен»[1] были при жизни столь же популярны, как ныне — кинозвезды. Казалось, было что-то забавное в самой этой процедуры, как будто фигурка, дрыгающая ногами в петле верёвки, — не человеческое существо, а карнавальный манекен. Наш нынешний палач, Пьерпойнт, держит кабаре под вывеской Помогите бедняге; кабаре его бывшего помощника называлось Веревка и Якорь; а действующий Lord Chief Justice[2] вызвал большую радость на банкете Королевской Академии, рассказав историю об одном судье: тот, приговорив трех человек к смерти, выслушал концерт, на котором оркестр играл знаменитый припев Этонской Ассоциации гребли: Мы закачаемся вместе. Эта подробность была отмечена в жизнеописании лорда Годдарда, помещенном в Обсервере; там говорилось также и следующее:

«Рассказывают такую историю из его детства; если это и не более чем апокриф, она все же дает представление о той легенде, которая окружала лорда Годдарда. Прибыв в колледж Мальборо, он принужден был покориться обычаю, требовавшему, чтобы каждый новичок спел или рассказал что-то в дортуаре. Его попросили спеть, и говорят, что будущий Лорд Правосудия весьма удивил своих товарищей, исполнив резким голосом точную формулировку смертного приговора: «Вас уведут отсюда, повесят за шею, и вы будете висеть, пока от сего не приключится смерть. Да помилует Господь вашу душу!»

Все делается так, как будто в повешении заключается своего рода мрачная любезность, как если бы речь шла о старой семейной шутке, которую неспособны оценить одни только аболиционисты и прочие лица, лишенные чувства юмора.

2 ноября 1950 года г. Альберт Пьерпойнт был призван в качестве свидетеля в Королевскую комиссию по смертной казни. Когда его спросили, сколько лиц он повесил, исполняя свою должность палача, он ответил: «Несколько сот».

В. — Были у вас тяжелые моменты?

О. — Только один за все время моей службы.

В. — Что же произошло?

О. — Это было чудовищно. Нам с ним не повезло. Это был не англичанин, шпион. Он поднял чудовищный шум.

В. — Он дрался с вами?

О. — Не только со мной, со всеми.

М.Г.Н. Джедж, исполняя обязанности помощника шерифа Лондонского комитета, также предстал перед Комиссией по поводу этого неприятного инцидента, который наделал столько шума, и подтвердил показания г. Пьерпойнта.

«Да. Это был иностранец, а лично я не раз замечал, что англичане лучше держатся в этой ситуации, чем иностранцы… Нагнув голову, он бросился на палача и стал отбиваться изо всех сил. Мы попытались связать ему руки ремнем, но — еще неудача! — ремень оказался новым… и ему удалось освободить руки».

Все ясно. Для англичан виселица — верх совершенства; и даже следует думать, будто они любят ее. Хлопоты причиняют одни иностранцы. Эту процедуру они не ценят ни с той ее стороны, в которой заключается много забавного, ни со стороны торжественной и обрядовой; не лучше они относятся и к почтенной традиции, на которую она опирается. По этому последнему поводу стоит привести ответ Лорда Правосудия на вопрос, является ли он сторонником или противником обычая, который предписывает судье, произнося смертный приговор, окутывать голову черным:

«Полагаю, я сторонник этого обычая. Такова традиция, а я не вижу причин отказываться от традиции, насчитывающей несколько веков, по крайней мере, в том случае, разумеется, если не будет весомых доводов в пользу такого отказа… Судья окутывает голову черным, произнося смертный приговор, на мой взгляд, просто потому, что некогда люди покрывали себе голову в знак траура. Поэтому такой обычай и сохранился».

Господин Пьерпойнт также весьма энергично заявил свою точку зрения на традиционные аспекты процесса.