— Я сделаю все, что в моих силах.

— Прекрасно! — оценил Колокольцев и пожал ему руку.

Но, выбравшись из сумрака блиндажа и увидев перед собой зеленеющие под солнцем склоны холмов, Ромашкин тотчас почувствовал себя как бы сошедшим с киноэкрана в реальную жизнь. А у своей землянки, уже совсем освобождаясь от наваждения, навеянного Колокольцевым, подумал о майоре жестко и трезво: «Блажит, старик. Преувеличивает. Если даже фашисты форсируют Волгу, мы все равно их раздолбаем. Но как бы то ни было, обстановка неприятная, особенно для нашего брата. Все будут сидеть в обороне, а разведчиков теперь загоняют».

На другой день и ночь Василий ещё раз обследовал оборону противника, дал задание своим наблюдателям и стал готовить сразу три объекта для нападения. В этом ему помог Иван Петрович Казаков. Командуя стрелковой ротой, он по-прежнему проявлял интерес к захвату «языков».

— Смотри, что я придумал, — сказал Казаков и повел Ромашкина в отросток траншеи, выдвинутый вперед. — Вот, гляди.

Василий увидел толстую палку, вбитую в землю, к ней был привязан конец синего немецкого телефонного кабеля, который входил в нейтральную зону и терялся в кустах.

— Видал? Немцев приучаю.

— Не понял. К чему приучаешь?

— К шуму. Другой конец мы ночью привязали к проволочному заграждению. У них там банки консервные навешаны, чтобы тебя подловить, когда проволоку резать будешь. Вот я и дрессирую фрицев. Приходи вечерком, покажу.

Василий пообещал прийти и направился в роту Куржакова — проверить своих наблюдателей.

— Ну, чем порадуете, что у вас нового? — спросил он Сашу Пролеткина.

— Все нормально, товарищ лейтенант, — бодро ответил Саша. — Против нас прежняя дивизия стоит.

— Какие доказательства?

— Точные, как в аптеке, — уверенно продолжал Саша. — Посмотрите в бинокль, вон в той балочке — километра два за их передним краем — серая кобылка пасется. Видите?

Ромашкин подкрутил окуляры бинокля и отчетливо увидел вдали серую лошадь, она щипала траву.

— Эта кобыла, товарищ лейтенант, ночью в первую траншею харчи подвозит. Если бы дивизия ушла, кобылку не бросили бы, увели бы с собой. Так?

— Предположим.

— Значит, если она здесь, дивизия тоже здесь.

Пока Пролеткин рассказывал, Рогатин ядовито ухмылялся.

— А что скажешь ты, Иван?

— Балаболка он, — вздохнул Рогатин.

— Ты давай про фрицев! — огрызнулся Пролеткин.

— Все рассмотрел! — покачал головой Рогатин. — Даже, что кобыла, а не мерин, определил. Вон какой глазастый!

Пролеткин вспыхнул, набрал было воздуха, чтобы отпарировать, но не нашелся, шумно выдохнул вхолостую, промолчал.

— А может, фрицы, — не унимался Рогатин, — того конягу специально оставили, чтобы нас обмануть? Подумали: «Мы уйдем, а у русских есть хитрый разведчик Саша Пролеткин, нехай он любуется на эту лошадку и свое командование в заблуждение вводит».

Саша собрался наконец с мыслями:

— Разведчик должен по разным признакам судить об обстановке. А ты все только на силу свою надеешься —хватай фрица за шкирку да волоки к себе в траншеи, вот и вся твоя разведка. Надо ж и мозгами шевелить.

— Согласен, — невозмутимо ответил Иван.

— Соображать же надо! — торжествовал Саша.

— А где же твое соображение? — спросил вдруг Рогатин. — Ты нам чего сейчас говорил?

— Чего?

— Вспомни-ка! Ладно, я подскажу: "По разным признакам судить!.. "А где у тебя разные признаки? Всего одна кобылка, да и та, наверное, жеребец.

— Ну, ладно, — примирительно сказал Ромашкин. — Наблюдайте, ребята. После обеда пришлю вам смену.

По ходу сообщения он направился в тыл. У спуска в лощину встретил Куржакова.

— Привет! — сказал дружелюбно ротный. — Куда путь держишь?

— Домой.

— Идем ко мне обедать.

Куржаков был под хмельком, и поэтому Василию не хотелось идти к нему. На отказ Ромашкина Куржаков обиделся. Даже обругал по привычке бывшего своего взводного.

«Ничего, в другой раз навещу, отойдет», — подумал Василии.

Вечером он вместе с Коноплевым опять пришел к Ивану Петровичу посмотреть, что же тот придумал. Казаков подвел их к палке, которую показывал днем, сказал:

— Слушайте, чего сейчас будет, — и потянул изо всех сил за кабель.

Тут же несколько немецких пулемётов залились длинными очередями. Это были не те спокойные очереди, которыми пулемётчики прочесывают нейтралку или переговариваются между собой. пулемёты били взахлеб. Так бьют только по обнаруженному противнику.

— Теперь давайте посидим, покурим, — предложил между тем Казаков. — Как твои дела? Как ребята?

У Ромашкина вдруг мелькнул дерзкий замысел:

— Петрович, твою затею можно использовать.

— Конечно, знаю. Для того она и затеяна.

— Сегодня же использовать её надо. Днем фрицы проверяют, почему гремели банки на проволоке, обнаружат твой кабель; обрежут — и делу конец. Надо действовать сегодня же, до наступления рассвета. Втроем справимся?

— Попробуем, — с нарочитым безразличием откликнулся Казаков и велел своему ординарцу принести ножницы для резки проволоки.

Втроем — два офицера и сержант, — сидя в траншее, продолжали дергать кабель. Их охватила веселая удаль, а противник все хлестал и хлестал по своим заграждениям длинными пулемётными очередями.

Лишь часам к трем ночи немцы наконец поняли, что им морочат голову. Они почти перестали реагировать на подергивание кабеля.

— Ну, пора, — сказал Казаков.

— А не влетит, если Караваев узнает? — заколебался в последний момент Василий. — Ты же ротный.

— Конечно, влетит, — весело подтвердил Казаков. И, вызвав тут же одного из своих взводных, приказал: — Остаешься за меня. Предупреди всех в роте, что мы с лейтенантом и сержантом в нейтралке будем работать. Чтобы нас не побили, пусть огонь ведут повыше и в стороны.

— Будет сделано.

— Ну, пошли!

Они выскочили на бруствер и, пригибаясь, побежали вдоль кабеля. В низинке Казаков прилег, шепнул:

— Давайте шумнем ещё разок.

Дернули кабель. Коноплев сразу перевернулся на спину. Василий лег рядом, осторожно взял обеими руками первую нить, и сержант тут же перекусил её ножницами. Ромашкин подал длинный конец Петровичу, тот опустил проволоку на землю так осторожно, что не звякнула ни одна консервная банка.

Вскоре проход был готов. Петрович кивнул. Вместе с Ромашкиным они поползли к траншее. Коноплев тоже пополз было вперед, но Ромашкин остановил его: надо же кому-то охранять и расширять проход.

Казаков спустился в траншею первым. Ромашкин последовал за ним. Прислушались. Тихо.

Казаков взглянул за ближайший поворот и тут же отпрянул. Показал туда большим пальцем, затем поднял указательный. Ромашкин понял: там один немец. Казаков ткнул себя в грудь, Василию показал автомат и махнул рукой вдоль траншеи. И опять Василий понял: Петрович сам берет пленного, а он должен прикрывать.

Старший лейтенант пригнулся, хорошенько поставил ноги. В этой позе он походил на пловца, собравшегося прыгнуть с трамплина в воду. Минуту помедлив, как бы проверяя устойчивость, а на самом деле собирая силы для решающего броска, Казаков ринулся наконец вперед. Ромашкин за ним. Он видел, как Петрович очутился рядом с пулемётчиком, мгновенно захватил его согнутой рукой за горло и рывком приподнял над землей. Этот прием разведчики называют «подвесил». Гитлеровец сдавленно хрипел, болтал ногами. А Петрович уже показывал ему нож, чтоб не орал. Солдат затих. Ромашкин затолкал пленному кляп в рот, связал руки.

Все быстро и тихо.

А через час они вдвоем стояли навытяжку в блиндаже Караваева, недавно получившего звание подполковника.

— Это надо же додуматься! — возмущался Караваев. — Два командира идут за каким-то вшивым фрицем: командир роты и командир взвода разведки. Ну, лейтенант Ромашкин — ладно: это его работа. А вам, Казаков, какое дело до разведки?

— Я же ходил в разведку раньше, — вяло оправдывался Петрович.