3.50. 12 ноября. Долго валялся; защита.
3.51.[34] Так же крепко, как рука сжимает камень. Но она так сжимает его только для того, чтобы забросить подальше. Однако дорога приведет и в эту даль.
Ты — задача. Но не видно, кому ее решать.
От настоящего противника заражаешься безграничным мужеством.
Счастье понимать, что основание, на котором ты стоишь, не может быть больше того, что покрывают две твои ступни.
Как можно радоваться этому миру — если только ты не убегаешь в него?
3.52. 18 ноября.
3.53.[35] Убежищ бесконечно много, спасение — только одно, но возможностей спасения вновь так же много, как и убежищ.
Есть цель, но нет пути; то, что мы называем путем, это колебание.
Создавать негативное — эта задача еще возложена на нас; позитивное нам уже дано.
3.54. Три крестьянина на повозке медленно въезжали в темноте на пригорок. Какой-то незнакомец вышел им навстречу и окликнул их. После короткого обмена репликами выяснилось, что незнакомец просит подвезти его. Седоки, подвинувшись, втащили его наверх. И, уже тронувшись дальше, спросили:
— Вы ведь шли с той стороны, а теперь, значит, едете обратно туда же?
— Да, — ответил незнакомец, — я двигался сначала в ту же сторону, что и вы, но потом повернул назад, так как стемнело раньше, чем я ожидал.
3.55. Ты жалуешься на молчание, на безнадежность этого молчания, этой стены добра.
3.56. Терновник — это древний шлагбаум, преграждающий путь; если ты хочешь идти дальше, он должен гореть огнем.
3.57. 21 ноября. За негодным объектом могут скрываться негодные средства.
3.58.[36] Когда ты уже впустил к себе зло, оно больше не требует, чтобы ты ему верил.
Тайные мысли, с которыми ты впускаешь к себе зло, это не твоя тайна, это тайна зла.
Тварь вырывает у Господина плетку и хлещет себя сама, чтобы стать Господином, не зная, что это лишь фантазия, порожденная новым узлом на хвосте плетки Господина.
3.59. Зло — это то, что отвлекает.
3.60. Зло знает добро, но добро зла не знает.
3.61. К самопознанию способно только зло.
3.62. Один из инструментов зла — диалог.
3.63. Основатель приносил от законодателя законы, а верующие должны эти законы оглашать законодателю.
3.64. Является ли факт существования религий доказательством того, что отдельный человек не может быть длительно привержен добру? Основатель отрывает себя от добра, воплощает себя. Делает ли он это во имя ближнего — или полагая, что сможет остаться с ближним только будучи таким же, как и тот, в то время как этот «мир» он должен разрушить, иначе ему пришлось бы его полюбить?
3.65.[37] Добро в известном смысле безутешно.
3.66. Тот, кто верит, не может увидеть чуда. Днем звезд не видно.
3.67. Творящий чудеса говорит: я не могу оставить эту землю.
3.68. Правильно распределить веру между своими собственными словами и убеждениями. Не дать убеждению испариться в тот миг, когда ты о нем узнаешь. Не перекладывать на слова ответственность, которую налагают убеждения. Не позволять словам красть убеждения; соответствие слов и убеждений — еще не решающее доказательство, в частности, и добросовестности. Будут ли такие-то слова обнаруживать такие-то убеждения или хоронить их — это все еще зависит от обстоятельств.
3.69. Высказывание, в принципе, не означает некое ослабление убеждения — на это не надо сетовать, — но означает некую слабость убеждения.
3.70.[38] К самообладанию я не стремлюсь. Самообладание означает желание действовать в каком-то случайном месте бесконечного диапазона моего духовного существования. Но если я должен очертить вокруг себя такой круг, то лучше я сделаю это пассивно, простым созерцанием чудовищных комплексов, и уйду домой, поддерживаемый лишь тем, что это зрелище вызовет во мне е contrario.[39]
Вороны утверждают, что одна-единственная ворона может разрушить небо. Это не подлежит сомнению, но в отношении неба ничего не доказывает, ибо небо как раз и означает невозможность ворон.
Мученики не склонны недооценивать тело, они позволяют возвысить его на кресте. В этом они едины со своими противниками.
Его усталость — это усталость гладиатора после боя; его работой была побелка одного угла в одном присутственном месте.
3.71. 24 ноября. Человеческое суждение о человеческих поступках истинно и ничтожно, и именно вначале истинно, а затем ничтожно.
Через правую дверь ближние врываются в комнату, где проходит семейный совет, подхватывают последнее слово последнего из выступавших, устремляются с этим словом через левую дверь в мир и выкрикивают свое суждение. Их суждение об этом слове истинно, их суждение как таковое ничтожно. Однако, если бы они захотели, чтобы их суждения были окончательной истиной, им пришлось бы остаться в этой комнате навсегда, стать участниками этого семейного совета и тем самым, разумеется, опять-таки неспособными судить.
3.72. Действительно судить о деле может лишь участвующий в нем, но как соучастник в деле судить о нем он не может. Поэтому в мире существует не возможность суждения, а лишь ее проблески.
3.73.[40] Нет никакого обладания, есть только бытие — только это жаждущее последнего вздоха, жаждущее задохнуться бытие.
Раньше я не понимал, почему я не получаю ответов на свои вопросы; сегодня я не понимаю, как я мог думать, что можно спрашивать. Но я ведь и не думал, я просто спрашивал.
Его ответом на утверждение, что он, может быть, владеет, но не существует, было только содрогание и сердцебиение.
3.74. Целибат и самоубийство находятся на сходных ступенях познания, самоубийство и мученическая смерть — нет; скорее, брак и мученическая смерть.
3.75.[41] Некто удивлялся тому, как легко ему идти по пути вечности, а он просто несся по нему вниз.
3.76. Добрые идут в ногу. Прочие, не зная о них, пляшут вокруг них в плясках времени.
3.77.[42] Злу нельзя заплатить в рассрочку — и это без конца пытаются делать.
Можно было бы представить, что Александр Великий, несмотря на военные успехи своей юности, несмотря на отличную, обученную им армию, несмотря на силу, направленную на изменение мира, которую он в себе чувствовал, мог остановиться у Геллеспонта и никогда его не перейти — и не под действием страха, нерешительности, слабоволия, а под действием земной тяжести.
