Алан Хепберн был рослым, крепким мужчиной лет тридцати семи, его высокий лоб бороздили едва заметные морщины. В зеленых глазах под изогнутыми бровями светились юмор и дерзость.

Будучи арестованным по пути в оперу, Алан все еще носил черный атласный вечерний костюм с золотыми пряжками па коленях брюк. Сидя за столом и придерживая пальцем страницу книги, он обернулся к посетительнице, что отразили многочисленные зеркала.

Шли секунды, но Ида не произнесла пи слова.

Она больше не испытывала ненависти к нему, сконцентрировав ее на другой персоне. К Алану она чувствовала…

Заключенный поднялся на ноги.

Осторожно, словно стараясь, чтобы у него не дрогнули руки, он положил книгу на стол. Воспитанный няней-француженкой, Алан Хепберн научился говорить по-французски раньше, чем по-английски; произношение ничем не выдавало его национальность.

– Привет, Ида, – беспечно промолвил он.

– Ален, – прошептала посетительница, внезапно заговорив быстро и громко: – Ален, Ален, Ален!

Бросившись к нему по грязному красному ковру, она обняла его за шею и прижалась к нему со страстной нежностью, искренней, по крайней мере частично.

– Ну-пу! – ободрил заключенный, похлопав ее по спине. – Все не так уж плохо.

– Неужели ты и в самом деле так думаешь? :

– Ну, скажем, все это чертовски неудобно.

– Мой дорогой, я бросилась сюда, как только услыхала, что ты арестован. Я узнала об этом всего два часа назад, на балу в доме месье де Талейрана[27]. К счастью, он хорошо ко мне относится и откликнулся на мои мольбы. Если бы не он, мне бы никогда не позволили повидать тебя. Ален, Ален! Мое сердце разрывается при мысли, что…

Алан Хепберн посмотрел на нее, насмешливо прищурив зеленые глаза.

– Знаешь, Ида, – сказал он, – в этом нет необходимости.

– В чем?

– Изъясняться стилем высокой трагедии. Думаешь, дорогая, я не знаю, что это ты выдала меня?

Позолоченные физиономии сатиров, размноженные зеркалами, молча взирали на последующую немую сцепу.

Легкость, с которой Алан читал ее мысли, одновременно бесила и привлекала Иду. Она никогда не могла управлять им, быть в нем уверенной, противостоять его изящной и утонченной насмешливости. Гнев вновь сделал ее мысли и чувства примитивными. Но во взгляде Алана не было ни капли злобы. Чем более философски он воспринимал происходящее, тем более ей хотелось визжать что есть силы, опровергая его слова.

– Я? Выдала тебя? Ален, ты не можешь думать, что я…

– Говорю тебе, это не имеет значения. – Его голос внезапно стал резким. – Ты была агентом старого лиса Фуше, я представлял его британское величество. Какого дьявола я должен винить тебя за то, что ты выполнила свою работу? Я играл и проиграл – вот и все.

– Но я не предавала тебя! Нет!

– Как тебе будет угодно, Цирцея[28]. Все же, если бы я не оставил незапертой сумку для бумаг в ту последнюю ночь, когда ты удостоила меня своей компанией в постели…

– Клянусь тебе, как перед Святой Девой!..

– Что ты никогда не заглядывала в эту сумку?

– Никогда!

Он приподнял ее подбородок, и насмешливые морщинки в уголках глаз стали более заметными.

– В следующий момент, дорогая моя, ты будешь клясться еще более страшными клятвами. Брось это, Ида.

Ида де Септ-Эльм вырвалась из рук Алана, который не сделал попытки удержать ее.

– А если я докажу тебе, что скорее бы согласилась умереть и быть проклятой навеки, чем предала бы тебя?

Теперь Ида видела, что Алан колеблется. Она не знала, что он ломает голову над проблемой, занимающей все его мысли. Взяв со стола книгу, Алан повернулся, увидев от-

ражения самого себя и своей собеседницы, преследующей его взглядом.

На тонких чертах его лица застыли усталость и задумчивость.

– Ида, – почти умоляюще заговорил он, – давай прекратим притворяться. Долгие годы моя жизнь состояла из сплошного притворства. А теперь я нахожусь в сетях самого худшего притворства, какое только можно представить.

– Что?

– Как тебе объяснить… – Он быстро взглянул на нее. – От меня хотят, чтобы я кое-что сделал, а я не хочу этого делать и не могу! Мне дали срок до завтрашнего утра, чтобы принять решение. Я знаю, что от этого зависит моя жизнь. Почему они не могут расстрелять меня и покончить со всем разом?

– Неужели ты боишься? Великий виконт де Бержерак, со всеми его призами за фехтование и скачки, боится?

– Да, – уныло произнес он, – я чертовски боюсь. Хотел бы я иметь возможность утверждать обратное.

– Тогда ты должен понять, дорогой, что о тебе может позаботиться только одна женщина. Ты глупец, Ален! Знаешь, кто на самом деле выдал тебя полиции?

– Естественно, знаю! Ты!

– О нет, – возразила Ида, охваченная вдохновением. – Это твоя жена!

Алан Хепберн умел сдерживать свои эмоции, но на сей раз он не смог удержаться от ответа. Толстый том с золотым тиснением выскользнул из его рук и шлепнулся на пол.

– Это невоз… – начал он и, прервавшись, добавил: – Как ты узнала, что у меня была жена?

Ида даже не подозревала ничего подобного, покуда ей не сообщил об этом Левассер. Успех ее злобного выпада порадовал и одновременно удивил ее. Имел ли Алан какие-нибудь основания подозревать эту «очень красивую блондинку»? Если так, то ей ловко удалось укрепить эти подозрения!

– Почему же невозможно, Ален, чтобы она предала тебя?

– Потому что… – В последнюю секунду он изменил ответ. – Потому что Мадлен, во-первых, никогда не знала, под каким именем я живу в Париже, а во-вторых, она находится в Лондоне!

Конечно, он лжет! Нужно его добить!

– А если я докажу тебе, Ален, что в эту минуту она разговаривает с министром полиции?

Колеблющееся пламя свечей ярко осветило его застывшее лицо.

– Боже всемогущий! – воскликнул он по-английски, прижав руку ко лбу. – Неужели Хэрроуби[29]был прав?

– Милорд Хэрроуби, – откликнулась хитроумная Ида, сразу же сведя воедино имеющуюся у нее информацию с моментальной догадкой, – был британским министром иностранных дел в правительстве Эддингтона![30]А твоя жена – француженка! Ну конечно – держу пари, тебе говорили, что твоя жена шпионит за тобой в пользу Франции, не так ли?

– Какое это теперь имеет значение?

– Ален, ответь мне! Милорд Хэрроуби говорил тебе это?

– Если бы не говорил, по-твоему, я мог бы бросить ее, не сказав ни слова? Хэрроуби и другие говорили, что они в этом уверены. Думаешь, я сам не спрашивал себя об этом и никогда не сожалел о том, что сделал?

Иде показалось, что зеркала треснули у нее перед глазами.

– Бросил ее? – воскликнула она, позабыв все свои планы. – Сожалеешь об этом? Что за несусветная ложь! Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказал. Неужели тебе не ясно?

– Ален, эта… эта женщина не может значить для тебя больше, чем я!

– Она значит для меня все! Видишь эту книгу на полу? Она принадлежала ей, а я, как дурак, хранил ее у себя, хотя она в любой момент могла навести на мой след полицию. Больше двух лет я помню о ней, жалею ее, представляю ее себе…

Ида сделала резкое движение, пытаясь схватить книгу, но Алан удержал ее за плечо.

– Так вот о чем ты думаешь! – воскликнула Ида, задыхаясь от злобы. – И во сне произносишь ее имя! Ну так запомни! Ни один мужчина, который был со мной, никогда

этого не забывал! Так что мне ничего не стоит заставить тебя забыть твою блондинку!

– Ошибаетесь, мадам. Если бы Мадлен каким-нибудь образом оказалась сейчас здесь, для меня бы не имело никакого значения, что бы она ни сделала в качестве французской шпионки, если только она не вышла за меня замуж с единственной целью шпионить за мной!

– Ну, погоди! – завизжала Ида, отбросив всякую сдержанность. – Дай мне только добраться до нее! Можешь не сомневаться, она предала тебя. Сказать тебе, что намерен сделать министр полиции? Ну так слушай! Он хочет…