Петр Гаврилыч опустил глаза, чтоб не сразу выдать себя, а немножко погодя, когда удастся ее отговорить. Но, когда он снова поднял глаза, Татьяны Федоровны уже перед ним не было. Она бежала через двор, по снегу, в одних туфельках.

Алексей Макарыч поспешно накрыл статью историей чьей-то болезни, когда Татьяна Федоровна распахнула дверь дежурки.

– Алексей Макарыч! Произошло досадное недоразумение, весь наш коллектив так огорчен, что вас нет, и Петр Гаврилыч настаивает, чтоб вы и ваша Клавдия Львовна непременно пришли.

– Я… он… вы, – начал было мямлить Потников, но Татьяна Федоровна взяла его за плечи и, подталкивая к двери, сказала: – Еще успеете, в вашем распоряжении двадцать минут. Быстро, быстро! Дежурить буду я.

– Но как же вы, мне неудобно, – все еще бормотал он.

– Очень даже удобно. Вы – человек семейный, а я… старая дева. И потом мы рассудили, что по-товарищески так будет лучше.

– Товарищи… вот именно, дорогие товарищи! – неподдельно растроганно прошептал Алексей Макарыч и бросился во двор, позабыв надеть калоши.

Пока он бежал домой, он помнил об измятой рубашке, о жене, которая, наверно, лежит и ревет в подушку, и совсем забыл о статье в газету.

Через двадцать минут он, в заново выглаженной рубашке, и его заплаканная, напудренная жена в мятом, незастегнутом на спине платье уже сидели за праздничным столом и Алексей Макарыч готовился сказать искреннюю, горячую речь о настоящих, хороших, дорогих товарищах, которые…

…Татьяна Федоровна надела белый халат и обошла палаты. Поздравила с наступающим Новым годом тех, кто не спал, пожелала скорого выздоровления. Потом она вернулась в дежурку, положила на место историю чьей-то болезни и тут увидела статью. Она прочла ее раз, другой, сперва почувствовала отвращение, негодование, потом вспомнила растроганное, взволнованное до слез лицо Потникова.

– Нуждается в лечении, в длительном лечении, – произнесла она вслух. – Это произведение отдам ему сама. Молча. А после поговорим честно, напрямик. А ему пока не покажу. – Под словом «ему» она подразумевала Петра Гаврилыча. Мысли о Потникове она отложила на будущее и начала думать о том, кого любила до отчаяния, до того, что хотелось взять его большие, сильные, чистые руки хирурга и уткнуться в них горящим лицом…

В двадцать минут первого Петр Гаврилыч вошел в дежурку и сказал ненатуральным голосом:

– Решил посмотреть, как у вас тут.

Но, не выдержав ненатурального тона, быстро подошел к столу, протянул руки и произнес одним духом:

– Неправда, не могу я без вас, понимаете, не могу…

А в этот момент Алексей Макарыч, стоя с бокалом в руке, говорил горячо и взволнованно:

– И еще один тост! Выпьем за то, чтобы эти два дорогих нам товарища соединили свои светлые, чистые жизни! Вот сейчас он пошел к ней…

И тут внезапно он вспомнил о статье, покраснел, запнулся, бокал выпал у него из рук.

Все всполошились, закричали:

– Ему дурно! Воды, валерьянки! Наоборот, не воды, а воздуху! Полный покой!..

Алексей Макарыч болезненно морщился, мотал головой, отстранял от себя заботливые руки и бормотал:

– Это пройдет… Ох, не знаю – пройдет или не пройдет?… Но я искренне… сознаюсь, дорогие… дорогие товарищи…

И все решили, что он просто пьян, и накапали ему в воду нашатырного спирта.