Угождая несчастному расположению души Иоанновой, явились толпы доносителей. Подслушивали тихие разговоры в семействах, между друзьями; смотрели на лица, угадывали тайну мыслей, и гнусные клеветники не боялись выдумывать преступлений, ибо доносы нравились Государю и судия не требовал улик верных. Так, без вины, без суда, убили Князя Юрия Кашина, члена Думы, и брата его; Князя Дмитрия Курлятева, друга Адашевых, неволею постригли и скоро умертвили со всем семейством; первостепенного Вельможу, знатного слугу Государева, победителя Казанцев, Князя Михайла Воротынского, с женою, с сыном и с дочерью сослали на Белоозеро. Ужас Крымцев, Воевода, Боярин Иван Шереметев был ввержен в душную темницу, истерзан, окован тяжкими цепями. Царь пришел к нему и хладнокровно спросил: «Где казна твоя? Ты слыл богачом». Государь! – отвечал полумертвый страдалец. – Я руками нищих переслал ее к моему Христу Спасителю. Выпущенный из темницы, он еще несколько лет присутствовал в Думе; наконец укрылся от мира в пустыне Белозерской, но не укрылся от гонения: Иоанн писал к тамошним Монахам, что они излишно честят сего бывшего Вельможу, как бы в досаду Царю. Брат его, Никита Шереметев, также Думный Советник и Воевода, израненный в битвах за отечество, был удавлен. Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, в монастырях стенали жертвы; но… тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим!»

Это действительно было не самое худшее время правления Ивана. Во всяком случае, не самое кровавое.

Бедняга Курбский, до которого известия о нововведениях дошли, бежал в Литву. Иван был взбешен. Но у него был свой роман с Литвой. Он назывался Ливонской войной – она заняла у него большую часть жизни. Как и предсказывал Адашев, она была проигрышной с самого начала.

Уже упоминалось, что в Ливонию Иван отправил тогда еще друга князя Курбского, летом 1560 года (того самого) царь усилил русское войско 60 000 конницы, многочисленными пушками и надежными воеводами, чтобы взять крепость Феллин. В крепости находился бывший магистр Ордена Фирстенберг. Командовал орденскими отрядами ландмаршал Бель. Немцы не смогли выстоять против русской силы, а ландмаршала привезли в Москву. Если Иван надеялся увидеть сломленного человека, он разочаровался. Рыцарь держался независимо и спокойно и в ответ на обвинения царя сказал просто: вы варвары, вы ведете войну как кровопийцы. Учитывая то, что делали русские войска в Ливонии с ее жителями, это было еще мягкое выражение. Дальше Иван слушать не стал: ландмаршалу отрубили голову.

Феллин вскорости был взят и разграблен. За Феллином пали и многие другие городки и крепостные замки. Ливония уже так ослабла, что Орден понял: ему никогда больше не владеть этой землей. Так что магистр уступил Эзельское герцогство датскому королю для его брата Магнуса. Но в 1560 году (том самом) умер король Густав Ваза и к власти в Швеции пришел Эрик. Этот переговоров никаких вести не стал, а просто ввел войска в Эстляндию и объявил жителей подданными Швеции. Магистр как раз вел переговоры с польским королем о помощи.

Это рушило все планы. Теперь уж терять было нечего, и в 1561 году Кетлер передал все права Ордена на Ливонию Сигизмунду-Августу. Орден с этого дня свое существование прекратил. Сам Кетлер остался в Ливонии, но только на правах герцога Курляндского, вассала польского короля.

«Таким образом, – поясняет Карамзин, – земли Орденские разделились на пять частей: Нарва, Дерпт, Аллентакен, некоторые уезды Ервенские, Вирландские и все места соседственные с Россиею были завоеваны Иоанном; Швеция взяла Гаррию, Ревель и половину Вирландии; Магнус владел Эзелем; Готгард Кетлер Курляндиею и Семигалиею; Сигизмунд южною Ливониею. Каждый из сих Владетелей старался приобрести любовь новых подданных: ибо сам Иоанн, ужасный в виде неприятеля, изъявлял милость народу и Дворянству в областях завоеванных.

Но конец Ордена еще не мог быть концом бедствий для стесненной Ливонии, где четыре Северные Державы находились в опасном совместничестве друг с другом и где каждая из них желала распространить свое господство».

Именно эта опасная близость и стала для Москвы настоящим кошмаром. Шведы, которым такая ситуация тоже не нравилась, предупредили Ивана, что польский и датский короли пытаются убедить шведского Эрика вступить с ними в союз, хотя им бы хотелось иметь в союзе Москву, чтобы не дать Польше и Дании распространиться на восток.

Послы Ивана предложение проигнорировали, обидев шведов отзывом об их короле: «Густав славился мудростию, а Эрик еще неизвестен». Но мир заключили, точнее, продлили старый договор. Однако маниакальную идею женитьбы на польской принцессе в условиях войны Ивану пришлось забыть. Вместо этого он взял в жены хорошенькую дочку черкесского князя Темрюка, получившую крестильное имя Мария. Правда, к обидам литовским Иван причислил (о чем не раз поминал) отказ выдать за него Екатерину. И мечтал нанести литовскому войску сокрушительный удар. Литовцам поэтому приходилось держать войска по своей части Ливонии, что ослабляло оборону в самой Литве.

15 февраля 1563 года Иван взял Полоцк. Польский король, которому об этом донесли, сначала не хотел этому даже верить. Спустя месяц разнеслась радостная весть: Мария Темрюковна родила царю сына Василия. Правда, спустя еще месяц ликование сменилось трауром: младенец умер.

А в Ливонии меж тем разыгрывалась интересная партия: Дания и Польша начали войну против Швеции. Швеция пока побеждала. Датский король теперь уже сам стал искать союза с Иваном, но Иван молчал. Зато со шведским Эриком, которого между своими именовал не иначе как хищником, заключил перемирие на семь лет и признал, что захваченные Эриком города принадлежат Швеции.

Впрочем, перемирие Иван дал и Сигизмунду: после взятия Полоцка тот стал более сговорчив. В самой Литве было несладко: князь Вишневецкий со своими казаками и татарами опустошал Чернигов и Стародуб, но был разбит. Именно после этой маленькой, но победы, начались новые переговоры о мире: по привычке Литва требовала Новгорода и Пскова, а Москва – Киева и Волыни, но в конце послы просили хотя вернуть назад Полоцк, на что московские послы только усмехались. Мира не было.

Но положение усугубилось тем, что у Сигизмунда появился очень хороший советник – тот самый талантливый воевода Андрей Курбский. Он объяснил королю особенности войны с русским войском и некоторые недочеты московской внешней политики. В результате крымский хан, которого Иван считал своим другом, потому что платил ему за эту дружбу золотом, вдруг переметнулся на сторону поляков, чья дружба стоила дороже.

Иван как раз ехал на богомолье. И вдруг узнал, что хан уже под Рязанью. Хан не взял Рязани лишь чудом: в городе из воинов были только оба Басманова, отец и сын. Ее защищали жители. Несколько дней оборонялась Рязань, пока хан случаем не узнал, что царь не в Ливонии, а в Москве – тут его только и видели. Хан оставил Рязань и исчез за границей.

Самой же Литве приходилось плохо: около Полоцка ее били москвичи, в Эстонии – шведы, а в море те же шведы били союзника Польши – Данию. Ивану такая картина нравилась. Он ожидал, когда враги друг друга пережрут, и он останется единственным хозяином Ливонии. Так вот и тянулась эта ливонская канитель. И вроде бы ничего не собиралось меняться.

Для современников все изменилось мгновенно: «И вдруг, в начале зимы 1564 года, Москва узнала, что Царь едет неизвестно куда, с своими ближними, Дворянами, людьми Приказными, воинскими, поимянно созванными для того из самых городов отдаленных, с их женами и детьми.

3 Декабря, рано, явилось на Кремлевской площади множество саней: в них сносили из дворца золото и серебро, святые иконы, кресты, сосуды драгоценные, одежды, деньги. Духовенство, Бояре ждали Государя в церкви Успения: он пришел и велел Митрополиту служить Обедню; молился с усердием; принял благословение от Афанасия, милостиво дал целовать руку свою Боярам, чиновникам, купцам; сел в сани с Царицею, с двумя сыновьями, с Алексеем Басмановым, Михайлом Салтыковым, Князем Афанасием Вяземским, Иваном Чеботовым, с другими любимцами, и, провождаемый целым полком вооруженных всадников, уехал в село Коломенское, где жил две недели за распутьем: ибо сделалась необыкновенная оттепель, шли дожди и реки вскрылись.