— Вы ко мне?

Александр Кузнецов шагнул вперед и протянул к Сникерсу свои страшные руки.

45

Настоящее искусство можно опознать по тому воздействию, какое оно оказывает на зрителя. Настоящее искусство — это такое, которое проникает в сердце и душу, заставляет переживать. Лев Толстой определял это свойство через термин «заражать». Зритель испытывает волнение, он сопереживает мыслям и чувствам, что в произведении явлены; несомненно, существуют переживания такого рода, которые делают человека лучше. Если переживания касаются нравственности, совести, ответственности, правды — а искусство способно провоцировать такие переживания, — то такого рода переживания развивают ум, укрепляют душу, врачуют сознание. Все великие картины, известные человечеству, производят именно этот оздоровительный эффект. Укрепление души есть неоспоримый критерий подлинности искусства — и, если произведение ему не соответствует, значит, оно не выполняет обязательной своей задачи. Следует отметить, что вторая половина ушедшего столетия не пользовалась данным критерием.

Изделие может быть любопытным, развлекательным и декоративным — но никак не воздействовать на душу и сердце. Такое изделие не имеет отношения к гуманистическому искусству. Существует также иной критерий, его сформулировал мой отец. Философская система, им созданная, учит следующему. Произведение искусства содержит код бытия, проект жизни. Идеи сострадания и любви, феномен свободы, история мысли и духа — все это сконцентрировано в произведении искусства, закодировано в нем — наподобие того, как в двойной спирали ДНК содержится генотип человеческой личности. В сжатом виде в подлинном произведении искусства присутствует, таким образом, вся история человеческого рода. Даже если случится катастрофа, и род человеческий прекратит существование, произведение искусства может быть использовано для того, чтобы восстановить историю — то есть воскресить людей. Иными словами, произведение искусства обладает такой эманацией духа, которая способна творить природу, и великий проект обладает силой оживлять материю. Это и есть предназначение искусства — обусловить новую эволюцию, на иных основаниях, не материальных, но духовных. Это и есть та гарантия, которую дает искусство миру, — обещание новой жизни, более справедливой и гуманной. В этом именно состоит проект всемирной истории. Ради этого работает художник.

Глава сорок пятая

ЖИВОПИСЬ

I

Повествование подошло к концу, пришла пора Павлу Рихтеру сознаться в своем авторстве. С упорством средневекового хрониста я фиксировал события последних лет, прилежно описывал характеры и страсти, старался не ограничиваться описанием собственных мыслей. То, что случилось со мной, с временем, с нашей страной, требовало понимания и описания — я постарался рассказать об этом, как умею. Некоторые вещи я представлял хорошо, другие приходилось додумывать, я старался рассказать про то, что случилось со всеми, про общую беду, и пусть простят мне те, чье горе я не сумел описать должным образом, за чью беду я не смог ответить так, как следовало.

Происшедшее должно быть описано, я знал это твердо, однако описаний не появлялось. Могло случиться так, что события забудутся, причины, их породившие, сотрутся в памяти, история умеет чисто заметать следы. Допустить это было невозможно. Хранителем памяти и ответственным за время может стать любой: то, что основной род моих занятий — живопись, не казалось мне препятствием для работы. Я начал писать эту хронику потому, что не отделяю занятий рисованием от занятий литературных: цель у того и другого — одна, более того, происхождение этих занятий родственно. В основе рисования, как и основе бытия вообще, лежит слово. В начале было Слово, говорит Завет. В дальнейшем из единого цельного слова образовались философия, искусства и ремесла, оно оказалось расщепленным на разные направления деятельности, но общий смысл деятельности, эйдос — пребудет неделимым. Чем бы ни являлось изначальное библейское Слово — делом, силой или мыслью, — за ним общее животворящее начало. В числе прочего это определяет возможность понимания всякой деятельности исходя из общего смысла. Всякая деятельность может быть осознана и должна быть описана. Если что-то неясно (в какой бы сфере бытия это ни происходило), следует найти для этого явления простые слова. Слишком часто действительность прибегает к обману, объявляя профессиональные манипуляции политиков, историков, художников, экономистов недоступными простому пониманию и обыкновенным словам. Многое из того, что случается с так называемыми простыми людьми, объявлено лежащим вне сферы их понимания. Примириться с этим нельзя: все явления мира принадлежат к единой сфере понимания — к единому общему смыслу, который может быть временно утрачен, но существовать не перестает никогда. Жизнь всякого человека, его ежедневное счастье и его достоинство зависят от того, насколько общий смысл бытия ясен. Пестрая и разнообразная профессиональная деятельность создает видимость сложности — нельзя поддаваться на обман. Связать воедино разрозненные явления необходимо — также необходимо уничтожить представление о некоторых аспектах человеческой деятельности как о привилегированных: ясными обязаны быть все. В конце концов, проверкой любых исторических проектов и профессиональных гипотез является жизнь отдельного человека — и если жизнь человека оказывается лишена смысла, значит, в профессиональной деятельности властителей дум произведен подлог. В этом случае необходимо вернуться к тому изначальному состоянию, когда все сферы деятельности поверены одним словом и несут равную ответственность перед бытием. Хроника событий, описывающая изменения и амбициозные проекты в разных сферах человеческой деятельности, призвана вернуть такое общее понимание. Я мог ошибиться в окончательном диагнозе происшедшего (я даже надеюсь на это), но в правильности метода я уверен. Часто я не мог отыскать нужных слов, но, если у меня не получилось сказать как надо, тому виной мое неумение, а вовсе не то, что данное явление неподвластно словам вообще.

Я связал свое повествование с историй искусств, равным образом оно могло опираться на экономическую и политическую историю, на историю литературы или металлургической промышленности. Исходя из любой точки бытия можно вести хронику. И лучшей отправной точкой для всякого рассказа является отдельная судьба. Смутные времена более других нуждаются в том, чтобы быть описанными, нуждаются они также и в том, чтобы разнообразная деятельность людей собиралась воедино для общего усилия, соединялась в один рассказ, как собирались некогда усилия скульпторов, музыкантов, каменотесов, философов, живописцев для того, чтобы построить собор. Одному хронисту не по силам произвести работу многих, я не обольщаюсь на свой счет. Однако то, что я делал, я считаю безусловно необходимым, другого пути для себя я не видел.

Сперва я собирался рассказать о себе и о своей работе, но быстро увидел, что моя история есть лишь фрагмент и следствие истории большой, и невозможно описать частность, не описав всего.

Рисование — есть ни что иное, как искусство видеть. Общество, культивируя изобразительное искусство, развивает свою способность видеть, то есть узнавать, понимать, высказывать суждения, оставлять свидетельство своего знания в зримых образах. Изменения, случившиеся с изобразительным искусством христианского мира, стали для меня свидетельством изменений, случившихся с обществом в целом. То, что изменения произошли, отрицать трудно.

Историю минувших десятилетий я связал с историей так называемого авангарда, явления, властно представившего новую систему образов для изобразительного искусства. Знаки и заклинания потеснили прежние образы, а потом — вытеснили совсем. Можно было бы определить авангард как разрушительную силу, произведшую в христианской культуре Запада радикальный переворот. Однако следует признать, что авангард — явление, имманентное западной культуре, а культура христианская имеет исторически гораздо меньше оснований для цветущей жизни и торжества. Можно лишь удивляться тому, что хрупкие и не особенно властные христианские образы — иконы и картины — могли в течение нескольких столетий владеть умами. Власть и сила более пристали величественным образам героев античных мифов, вавилонским царям, германским, славянским и скандинавским богам. Яркие и напористые произведения современного искусства Запада гораздо ближе к дохристианским традициям, нежели к иконописи. Существенно также и то, что само антропоморфное изображение, то есть образ, оказалось современному искусству не нужно. В то же время искусство, дизайн, философия, идеология, юриспруденция, функционирующие внутри современных демократических обществ, провозгласили главной ценностью — именно человеческую личность и ее интересы. Мне показалось странным, что интересы личности программно отстаиваются, но портрета этой личности искусство не дает.