— Будет, будет расчет, — сказала Герилья. Она шла вперед неспешными шагами, с прямой спиной, в длинном черном платье.

— Видите, Соломон Моисеевич, как прислуга у меня в доме распоясалась. Кухаркам волю дай, они нож в спину всадят и государством станут управлять. Большевики, одно слово. Дикари. Расчетов захотела, пенсионерка союзного значения? Будет тебе расчет, — засмеялся Луговой, — как всегда — пятнадцатого. Потерпеть не можешь?

— Завтра поздно будет — сегодня надо. Сейчас — Лицо старухи не изменилось, когда она показала свою правую руку. В руке был нож.

— Положи нож, ведьма, — прикрикнул Луговой, он все еще смеялся, — а ну положи нож, тебе говорю. Смотри, отберу да тебе его под подол засуну — всех своих хахелей тогда помянешь.

— Я тебе нож под ребра засуну, — ровным голосом сказала старуха.

— Сбесилась, старая дура!

— Держи его, Соломон, — сказала Марианна Карловна, не отводя змеиного взгляда от Лугового, — возьми его сзади, чтоб не ушел.

— Марианна Карловна, помилуйте, — сказал на это Соломон Моисеевич.

— Не отступай, — сказала Герилья, — держись со мной вместе.

— Но, Марианна Карловна…

— Я умею, — сказала Герилья, — я умею ножом, — и она двинулась по комнате — плавным ровным движением.

Луговой подался в сторону, старуха двинулась за ним — плавно, неотвратимо.

— Скажите пожалуйста, — заметил Луговой. — Разыгрались испанские страсти.

— Может быть, не стоит, Марианна Карловна, — сказал Рихтер. Великий пророк Микеланджело не умел драться ножом — и не знал, как себя в таких случаях ведут.

— Не бойся. Не время сейчас бояться, — тихими шагами она шла к Луговому, а тот так же тихо отступал, оборачиваясь порой на Рихтера, — подойди к нему сзади. Подойди, не бойся. Ты справишься. У него же одна рука. Держи его за руку! — вдруг заорала высоким голосом Марианна Карловна. — Слышишь?! Держи его за руку! Держи крепче! Я ему сейчас кровь пущу!

Рихтер поднялся со стула, но стоял на ногах нетвердо. Соломон Моисеевич шевелил губами, но не мог сказать ни слова. Он топтался посреди комнаты, делая шаг то к Луговому, то, напротив, к Герилье. Руки его, непривычные ни к какой деятельности, двигались помимо его воли — он сжимал и разжимал кулаки, подносил ладони к вискам, шевелил в воздухе беспомощными пальцами.

— За руку, за руку его хватай, — цедила старуха, продвигаясь по комнате крохотными шажками, — за руку хватай, чтоб ему, однорукому, не отбиться.

— Прошу вас, сядьте на место, Соломон Моисеевич, — бросил Луговой через плечо, — искренне вам советую присесть.

— Не слушай его, Соломон, — продолжила старуха, — что он нам, однорукий, сделает. Сдохнет сейчас. Сейчас он сдохнет, — она перехватила нож в руке, поставила костлявый палец в упор обуха и держала нож так, чтобы бить снизу, — придержи его за руку, я его сейчас достану.

— Отойдите в сторону, Соломон Моисеевич, — сказал Луговой через плечо.

— Ты за руку его поймай, а уж я не промажу, — сказала старуха.

— Опомнитесь, — сказал Луговой Рихтеру, который растерянно сделал шаг вперед, — вы ли это?

— Я его запорю! — крикнула старуха. — Давай, пора!

— Сядь на место! — крикнул Луговой, обернув лицо свое к Рихтеру. И Рихтер вздрогнул, увидев его лицо — жестокое и сухое. — Сядь! И под ногами не путайся, интеллигент.

— Держи! — завизжала старуха. — Сейчас! Давай! Хватай! Уйдет!

Соломон Моисеевич, подчиняясь властному голосу старухи, схватил Лугового за руку. Он вцепился обеими руками в левую руку противника, сжал, что было сил, но по тому, как провисла рука Лугового у него в пальцах, понял, что поймал пустой рукав. Рукав синего шевиотового костюма Рихтер комкал в ладонях и тянул на себя — на это движение ушли все слабые силы Соломона Моисеевича, дыхание его сбилось. Луговой рванулся; страшная энергия обнаружилась в жилистом теле чиновника. Легко, словно и не держал его никто, прошел он по комнате, и Соломон Моисеевич потащился за ним, спотыкаясь, цепляясь за пиджак Пуговица с пиджака отлетела и щелкнула по паркету. Сорвался с плеч Однорукого Двурушника дорогой пиджак от Бриони, и, потеряв равновесие, упал вместе с пиджаком на пол старый Рихтер. Здоровая рука Лугового оставалась еще внутри пиджака, он силился выдернуть ее из рукава, дергал пиджак на себя, волоча за собой Рихтера по паркету. Наконец он руку выдернул, отшвырнув Рихтера в сторону. Рихтер на коленях полз за Луговым, цепляясь за пиджак, а старуха Герилья прыгала подле них, норовя просунуть нож между телами.

— Пусти! Вошь кабинетная! — И Луговой хлестнул Рихтера по щеке.

Пустой рукав Рихтер выпустил и отполз в сторону. Луговой окончательно освободился от пиджака, кинул пиджак на пол.

— Каков денек, — заметил Иван Михайлович, глядя на Рихтера без особой злобы, скорее с интересом, — второй раз меня сегодня убивают. Можно констатировать наличие революционной ситуации в стране, не так ли? Ситуация, однако, нестандартная. Низы, те, как и положено низам, ничего не могут, но вот верхи определенно все еще хотят. Я, например, проголодался, есть хочу. Заболтался с вами — пора бы и перекусить. Вас не приглашаю, поскольку не нахожу ваше общество привлекательным.

— Вы ударили меня, — сказал Рихтер с пола растерянно.

— В порядке самообороны, Соломон Моисеевич. Ударил я вас несильно.

— Вы подлец, — сказал Рихтер, — вам будет стыдно.

— За то, что не дал себя зарезать? Логично ли это рассуждение? Удивляюсь я вам, Соломон Моисеевич. Умным я вас никогда не считал, но вот не думал, что вы — сумасшедший. Может, в дурдом вас определить? — сказал Луговой раздумчиво.

— Вы опасный негодяй, — сказал Рихтер. — Я проучу вас.

— Сдам-ка я вас, Соломон Моисеевич, в лечебницу, — сказал Луговой, — вам в психушке самое место. — Он смотрел сверху вниз на Рихтера, как глядит врач на больного. — Право, лучше для вас ничего и не придумать. В больницу, решено. И собеседников там найдете, да и вообще — порядок должен быть. Психи — в больнице, воры — в тюрьме. А мне вот обедать пора. Вами охрана заниматься будет, разрешите откланяться.

— Уйдет, — взвизгнула старуха и, подскочив, быстрым, четким движением сунула нож в Лугового. Иван Михайлович сильно ударил ее по запястью и охнул: нож, повернутый острием вверх, распорол ему ладонь.

— Да ты сбесилась! — крикнул он.

— Сейчас, — шипела Герилья, — сейчас я его достану.

Она широко размахнулась справа налево и наискось ударила ножом, но возле самого тела Лугового перехватила нож из правой руки и нанесла неожиданный удар левой, снизу вверх, в горло, как бьют гаучо. Луговой, закрываясь плечом, ушел в сторону, и нож рассек воздух, не причинив ему вреда. Герилья снова поменяла руку с ножом и ударила еще раз — и снова Луговой отклонился, и нож прошел мимо.

— Бойкая, — сказал Луговой, — бабенка.

Он слизнул кровь с руки, попробовал ее, как дорогое вино, почмокал языком. Потом сплюнул.

— Ну, иди сюда, — позвал Луговой старуху. — Яви революционную прыть.

Чиновник стоял набычившись посреди комнаты, и внезапно стало ясно, что он непобедим.

— Ты не знаешь, — прошипела старуха, — как мы умеем драться.

Она шла на Лугового прямая, черная, непримиримая, и нож блестел в ее руке.

Но следующего удара старуха сделать не сумела. Чиновник подскочил к ней и кулаком сбил Герилью на пол. Она упала тяжело, сразу всем костлявым телом, плашмя.

— Есть кто-нибудь? — крикнул Луговой в коридор, и квартира наполнилась шагами.

Вошла гвардия Лугового, те молодцы, что всегда дежурили неподалеку. Рассредоточившись по дому, на площадках лестниц и в парадном всегда находились люди. Чеченские охранники, услужливый Сникерс, шофер и вертлявые секретари — все те, кого посетитель дома на Бронной мог принять за запоздалых гостей, кинулись в гостиную.

— Возьмите ведьму, — сказал Луговой и указал через плечо, и челядь двинулась, повинуясь приказу. — Держите ее, — но Марианны уже не было в комнате. Как успела уползти она, и куда? Как смогла скрыться? Вот здесь лежала, посреди комнаты — и нет ее больше.